Каждый раз, когда меня пугают вселенскими кризисами и передо мной встает вопрос о сбережении средств для того, чтобы в будущем поставить детей на ноги, я вспоминаю этот труднопроизносимый научный термин. Столкновение в моем сознании недостоверных знаний о финансовых науках с поведенческим стремлением бежать в лес с лопатой приводит к психологическому дискомфорту. Отрицание первого и явная глупость второго вдруг осеняются простой истиной, подкрепленной всей историей человечества.

Как нельзя хранить яйца в одной корзине, так и я с облегчением вспоминаю о диверсификации и начинаю совершать свои инвестиции: в здоровье, красоту, недвижимость, образование. Но с особой уверенностью в обеспеченную старость благодаря бриллиантам, ювелирным украшениям и швейцарским часам.

Хотелось бы поумничать позаковыристее, но больно серьезная тема: инвестиции. Тут пахнет фондовыми рынками, банками, политикой и биржами с хитрыми брокерами. Задача перед каждым «вошедшим в ум» гражданином стоит простая: достичь финансовой независимости, позаботиться о будущем своих детей, накопить средства на приобретение жилья и, главное, обеспечить себе достойную старость.

Так исторически сложилось, что, пока за народ «думало государство», уровень финансовой грамотности населения и понимания финансовых рынков равнялся нулю. Поэтому сегодня в вопросе, куда инвестировать капитал, наблюдаются «разброд и шатания». Просто копирование западных рецептов довольно опасно. Большинство жителей развитых стран начинают инвестировать еще в ранней молодости и, как правило, в ценные бумаги и инвестиционные фонды. В Украине, с пошатнувшимся доверием к банковским депозитам, инвестируют в «банку» – кто в трехлитровую, кто объемом поменьше.

В необозримой империи Джона Дэвисона ­Рокфеллера одна только нефтяная монополия Standard Oil приносила три миллиона долларов ежегодно – сегодня они равнялись бы пятидесяти. Ему принадлежало 16 железнодорожных и 6 сталелитейных компаний, 9 фирм, торгующих недвижимостью, 6 пароходств, 9 банков и три апельсиновые рощи. Все это давало обильный денежный урожай.

Уильям Рокфеллер, папа будущего мультимиллиар­дера, собрал в себе все мыслимые пороки: распутник, конокрад, шарлатан, двоеженец, лгун… Жены рабочих пугали им детей: «Не плачь, а то тебя заберет Рокфеллер!» Питая почти чувственную любовь к деньгам, он обожал высыпать ассигнации на свой письменный стол и зарывать в них руки… Его страсть передалась и сыну.

Уильям Рокфеллер не стал наследовать плохие качества отца, но всему, что касается денег, у него научился. С детства занимался «бизнесом»: покупал фунт конфет, делил его на мелкие «порции» и с наценкой распродавал собственным сестрам, или ловил диких индюшат и выкармливал для продажи. Вырученные деньги будущий миллиардер аккуратно складывал в копилку и очень скоро начал ссужать их отцу под проценты.

Тот день, когда фирма «Хьюитт энд Таттл» взяла его на работу помощником бухгалтера, Рокфеллер всю жизнь отмечал как свое второе рождение: его пустили в сияющий мир бизнеса! Казалось, что этот бухгалтер находится в состоянии безумной страсти: он мог дико крикнуть в ухо мирно работающему коллеге: «Я обречен стать богатым!». Не пил, не курил, не встречался с девушками – соблазны плоти его не волновали, он ощущал себя божьим избранником.

Рокфеллеру повезло: в 1861 году в Америке началась гражданская война, а с ней и золотой век спекуляции. Став совладельцем брокерской фирмы со стартовым капиталом 4000 долларов, он сделал неплохие деньги, на которые впоследствии и было организовано его любимое нефтяное детище-монстр Standard Oil.

В восьмидесятые годы, когда далек еще был автомобильно-бензиновый бум, эта компания уже оценивалась в 18 миллионов долларов (что эквивалентно со­временным 265), а Рокфеллер вошел в двадцатку самых богатых и могущественных людей страны и начал наступление на конкурентов: мелкие нефтяные компании разорялись, крупные капиталисты пере­уступали Рокфеллеру свои пакеты акций. Вскоре он стал монополистом на нефтяном рынке, устанавливая запредельные цены на нефть, ставшую в начале ХХ века стратегическим сырьем. Standard Oil превратилась в транснациональную компанию. Состояние Рокфеллера исчислялось в десятках, а затем и сотнях миллионов долларов. На рубеже веков он был признан самым богатым человеком в мире: газеты писали, что состояние Рокфеллера приблизилось к восьми с половиной миллиардам. Его монополию называли «величайшей, мудрейшей и самой нечестной из всех, когда-либо существовавших».

«Кто весь день работает, тому некогда зарабатывать деньги».
Джон Рокфеллер

Сын Рокфеллера, тоже названный Джоном, до восьми лет носил платья своей старшей сестры – родители экономили на одежде. Жена Рокфеллера Сетти ходила в собственноручно залатанных платьях и в жадности не уступала мужу. Джон Рокфеллер создал дома макет рыночной экономики и велел детям вести подробные бухгалтерские книги. Каждый ребенок получал два цента за убитую муху и пять – за час занятий музыкой, у каждого была своя грядка в огороде – десяток выдернутых сорняков стоил один пенни. За опоздание к завтраку маленьких Рокфеллеров штрафовали на один цент, они получали по одному кусочку сыра в день, а по воскресеньям им не позволяли читать ничего, кроме Библии. Результаты такого воспитания были довольно противоречивыми. Джон-младший постоянно хворал и страдал нервными расстройствами.

В дальнейшем он вошел в семейный бизнес, но навсегда остался тенью отца. Впрочем, и он воспитывал своих отпрысков точно так же, как воспитывали его самого. Одна из дочерей Рокфеллеров вовсе сошла с ума, другая стала легендарной транжирой.

Время брало свое – Джон Дэвисон состарился. Однако он оставался крепким и бодрым и теперь вовсю позволял себе то, чего был лишен в юности: увлекся спортом, выучился отлично играть в гольф, освоил гоночный велосипед и… полюбил женщин.

Джон Рокфеллер и сегодня считается самым богатым человеком в американской истории. Его компания Standard Oil, безусловно, всегда использовала сомнительную тактику в своей работе, предлагая взятки политикам, прибегая к финансовым угрозам, плетя тайные сговоры, даже взрывая заводы и нефтепроводы своих конкурентов.

У Рокфеллера в юности было две мечты: дожить до ста лет и скопить 100 000 на счету в банке. До исполнения первой он чуть не дотянул, умерев в 97, зато вторую воплотил многократно.

Павел Михайлович Третьяков ведет свою родословную от прадеда, купца Елисея Мартыновича, который был мастером инвестиций и особенно развернулся в первопрестольной, где, не пряча деньги в сундуки, а постоянно вкладывая их в открытие новых магазинов, стал настоящим капиталистом. Трудно судить, как бы онотнесся к трате «непосильным трудом нажитого» правнуком — мог бы покрутить у виска пальцем, и мог бы выпороть за баловство покупать картины.

Павел Михайлович получил хорошее домашнее образование. Помогая отцу, строил фабрики и, всячески расширяя дело, проявил себя как талантливый управляющий. И если бы не чудаковатая слабость (по мнению купцов) к искусству, то имя его так бы и осталось лишь в семейном архиве.

В одном из своих писем Третьяков признался: «Моя идея была, с самых юных лет, наживать для того, чтобы нажитое от общества вернулось бы также обществу (народу) в каких-либо полезных учреждениях; мысль эта не покидала меня никогда во всю жизнь».

Своим способом «вернуть» народу нажитое и стало открытие знаменитой теперь на весь художественный мир Третьяковской галереи. Третьяков, руководствуясь чувством патриотизма, начал собирать художественную коллекцию национальной русской живописи, пользуясь советами великих В. В. Стасова, И. Н. Крамского и многих других, которые обладали даром предвидения и ясно понимали, какие из работ могут в будущем составить гордость русского искусства. Хотя с удовольствием покупал и картины знаменитых голландцев и других западноевропейских художников.

Годом основания Третьяковской галереи принято считать 1856-й. Именно тогда Павел Михайлович приобрел две первые картины русских художников – «Искушение» Н. Г. Шильдера и «Стычка с финляндскими контрабандистами» В. Г. Худякова.

В 1874 году Третьяков построил для своего собрания великолепное здание и, долго наполняя его залы лучшими образцами искусства, открыл в 1888-м для бесплатного посещения, а в 1892 году передал коллекцию и здание в дар Москве. За этой скупой хронологией событий прячется титанический труд коллекционера, который за свои деньги постоянно пополнял галерею и даже после своей смерти завещал «инвестировать» проценты со своего капитала в дело дальнейшего развития музея, который он хотел видеть одним из крупнейших в мире.

По первоначальному замыслу Третьякова, предполагалось, что основу коллекции составит собрание мецената, масона и тайного советника  Ф. И. Прянишникова, дополненное картинами, принадлежащими Третьякову. Галерея должна была стать общедоступной, чтобы не только привилегированное дворянство, толстосумы из купечества, фабриканты и городская интеллигенция могли обозреть красоту, но и простой люд – кто интуитивно, кто с дружескими пояснениями служителей музея – приобщался к чудесам живописного искусства.

Увы, из-за непомерной цены не удалось приобрести коллекцию Прянишникова, и галерею Павлу Михайловичу пришлось собирать с нуля. Зато он мог целиком положиться на собственный вкус при покупке картин и даже заказывать их написание специально для галереи, таким образом материально помогая молодым талантливым художникам. Десятилетиями он поддерживал Крамского, Перова, Васильева и столь многих других, что их даже трудно перечислить; кроме этого, опекал училище глухонемых, был организатором приюта для вдов и сирот неимущих художников. Эти качества: чуткость к искусству, всегдашняя искренность, готовность оказать материальную и нравственную поддержку, а главное, одушевлявшая Третьякова высокая цель – снискали ему глубокое уважение и любовь художников. Все самое честное и передовое в искусстве того времени тянулось к Третьякову, помогало ему. Некий молчаливый уговор художников о предоставлении права первого выбора Третьякову ставил его вне конкуренции с другими коллекционерами.

Трудно переоценить то, чем обязан каждый образованный человек Третьяковской галерее

В 1864 году в собрании Третьякова появляется первая картина, написанная на сюжет русской истории, – «Княжна Тараканова» К. Д. Флавицкого, в этот же период Павел Михайлович заказывает Ф. А. Бронникову произведение, ставшее впоследствии любимой картиной жены Третьякова Веры Николаевны – «Гимн пифагорейцев восходящему солнцу».

Третьяков любил и тонко понимал природу, потому приобретение пейзажей никогда не было случайностью и исполнено не столько поисков смысла и сюжета, сколько собственными эмоциональными потрясениями от увиденного. В его собрании появляются картины Л. Ф. Лагорио, А. П. Боголюбова, М. К. Клодта, И. И. Шишкина. Однажды, заказывая художнику А. Г. Горавскому пейзаж, Третьяков писал: «Мне не нужно ни богатой природы, ни великолепной композиции, ни эффектного освещения, никаких чудес, дайте мне хоть лужу грязную, но чтобы в ней правда была, поэзия, а поэзия во всем может быть, это – дело художника».

К концу 1860‑х годов Павел Михайлович Третьяков задумал создать порт­ретную галерею выдающихся деятелей русской культуры – композиторов, писателей, художников. Он стал не только покупать уже созданные, но и заказывать «недостающие» портреты. Так В. Г. Перов изобразил А. Н. Островского, Ф. М. Достоевского, А. Н. Майкова, М. П. Погодина, В. И. Даля, И. С. Тургенева, а И. Н. Крамской написал Л. Н. Толстого, М. Е. Салтыкова-Щедрина, С. Т. Аксакова и Н. А. Некрасова. Интересно, что Л. Н. Толстой долгое время наотрез отказывался позировать, лишь в 1873 году Крамскому удалось его уговорить. Третьяков в одном из писем заметил по этому поводу: «Очень был обрадован, что Вы пишете портрет нашего знаменитого писателя; я так и думал, что только Вам и удастся убедить неубедимого – поздравляю Вас».

Некоторые произведения коллекционер приобретал, что называется, на свой страх и риск, вопреки разгромной критике. К таким относятся полотна М. В. Нестерова «Пустынник» и «Видение отроку Варфоломею», а также «После дождя. Плес» И. И. Левитана.

До самой своей кончины в декабре 1898 года этот неугомонный человек оставался не столько успешным богачом-предпринимателем и даже не столько знатоком-ценителем прекрасных творений рук человеческих, но, благодаря неизмеримой широте души, – великим инвестором в духовное богатство своей страны.

27 октября в PinchukArtCentre открывается выставка номинантов стотысячной Премии Future Generation Art Prize – для молодых художников со всего мира. По традиции параллельно, «для наведения прицела», выставляется и один из патронов Премии – на этот раз знаменитый немецкий фотограф Андреас Гурски.

Глаз Бога – да, журналы любят называть его именно так. На громадных, трех-четырехметровых панорамных фотографиях видна каждая мельчайшая деталька. У 57‑летнего дюссельдорфского фотографа Андреаса Гурски мания – чтоб все было предельно четко видно. Вторая мания – снимать откуда-то сверху: с крыши, подъемного крана, вертолета. И в этом есть какая-то магия. Его знаменитая фотография кувейтской биржи, с точки зрения откуда-то из-под крыши, похожа на тайный балет всемогущих арабских брокеров в белых одеждах. Сама биржа как-то неслучайно затемнена, белые одежды неслучайно высветлены – получается именно балет, тайный ритуал всемогущих нефтяных арабов. Фотошоп? Он, родимый. Есть балеты и помрачней.

Для немцев Гурски стал символом, что твой Вагнер

В 2002-м Гурски с вертолета снимал гигантскую ферму: унылая бесконечная равнина, разделенная проволокой на концлагерно-одинаковые квадраты, и в каждом – десятки, сотни коров. Называется все Greely. И Гурски ничего не выдумывает, не выставляет, как его собрат по PinchukArtCentre Дэмиен Херст, головы бедных коровок, разъеденные раком. Он просто дает нам возможность посмотреть на все это откуда-то сверху. С точки зрения Бога. Вот подумайте – полная противоположность рекламным фотографам, снимающим счастливых коровок на альпийских лугах. У Гурски, сына преуспевающего рекламного фотографа, долгое время была и третья мания – снимать не для рекламы, не для денег, снимать честно. Много лет, даже окончив Художественную академию, работал в родном Дюссельдорфе таксистом – это с его-то мастерством!

Деньги, как всегда, победили. За эффектные панорамы Гурски уцепились галереи, дилеры. С 1990‑х он начал продаваться на аукционах – все дороже и дороже. К концу бурного XX века люди, видно, устали от субъективного произвола художников – «Я так вижу!» Ну и видь себе, что мне до этого? А тут тебе реальные картины реального мира. Еще и какие величественные! Для немцев Гурски стал национальным символом, что твой Вагнер.

Виктор Пинчук купил «99 центов» Гурски за $3,3 млн

Интересно, что свой вклад в глорификацию и капитализацию Анд­реаса Гурски внес наш Виктор Михайлович Пинчук. В 2007 году на лондонском аукционе Sotheby’s именно он купил панораму… полок супермаркета, такие уорхоловские «99 центов» Гурски, за абсолютно рекордные для фотографии $3 340 456. И еще не стал этого скрывать – как делает абсолютное большинство сотбисовских покупателей. Похож В. М. П. на человека, не умеющего считать деньги? Не прошел и пяток лет, как в 2011-м «Рейн II» Андреаса Гурски ушел на Christie’s за $4,4 млн. Абсолютный рекорд среди фотографий. И это только рекорды. В Сети, посмотрите, есть список 100 самых дорогих фотографий мира – которые за миллион. Пол-списка там занимает Гурски. Как? Голых женщин, трансвеститов всяких, наркоманов не снимает. С фэшн не работает, в телевизоре не мелькает. Светские скандалы? Попробуйте в Сети найти хоть один скандал, связанный с Андреасом Гурски! Нет ровнешеньки ничего, только скупые биографические сведения и фотографии, фотографии. Они бесконечны, и они бесконечно совершенны.

И они реально работают в социуме. Я помню, с какой радостью несколько лет назад фотографировались братья Кличко в PinchukArtCentre на фоне большущей фотографии Гурски «Кличко». Там бой 1999 года одного из них предстал как космическое явление. Виктор Пинчук купил фотографию за миллион с небольшим. В коллекции В. М. П. – много Андреаса Гурски. Почему? Может быть потому, что Гурски очень трезво смотрит на мир. Не делает из него красивую картинку, но и не впадает в «чернуху». И видит в современном постиндустриальном, посттехнологическом, каком угодно мире величественную красоту – видит будущее. Как пророчески заметил когда-то совсем старенький Хайдеггер: «Что бояться техники? Ее надо «вопрошать».

Алексей Титаренко

Одна из первых красавиц советского кино, Зоя Федорова, возможно, так и осталась бы просто страницей в энциклопедии киноискусства, если бы не загадочные обстоятельства ее убийства, ставшие причиной одного из нераскрытых «преступлений века» и породившие столько слухов, что по ним пишут романы и снимают фильмы.

В юные годы об артистической карьере учетчица Госстраха Зоя Федорова не думала и лихо выплясывала на вечеринках с портвейном чарльстон, шимми и особенно любимый ею фокстрот, и задирала нос, когда слышала о себе: «Ну, артистка! Прямо, Мери Пикфорд!».

Но одно дело вечеринка в сельском клубе, когда все свои, другое – Москва! Вот и станцевала легкомысленная Зоенька сначала эротически-соблазнительный фокстрот с иностранцем, а затем и «кровавое танго» с Генрихом Ягодой, который карандашом на Деле ОГПУ за номером № 47268, открытом в производство от 14 июня 1927 г., написал, что дело это не пустяковое. В три часа подъехала черная машина к подъез­ду дома Федоровой, и загремела «под белы рученьки» двадцатилетняя простушка в жестокие жернова службы государственной безопасности. Партнером по танцам у Федоровой был некий военнослужащий Кирилл Прове, который, как достоверно было установлено, работал на английскую разведку. Более полугода во внутренней тюрьме ОГПУ Зою мучили ночными допросами, но какие государственные секреты могла знать служащая низшего звена Госстраха? Подписывала все протоколы допросов, почти ничего не соображая, скорее всего, «подмахнула» и документ о добровольном сотрудничестве с органами. На свободе, не зная, что за ней установлено наблюдение, и с подпиской о невыезде Федорова одумалась и на танцульки больше не ходила, а стала посещать кружок самодеятельности. Через 19 лет Федорова – самая популярная киноактриса советского кино. За фильмы «Музыкальная история», «Шахтеры», «Фронтовые подруги», «Великий гражданин», «Свадьба» и многие другие она стала дважды лауреатом Сталинской премии и была награждена орденом Трудового Красного знамени. О «происшествии в молодости» она совсем забыла и купалась в лучах пьянящей славы.

Забывчивость снова привела ее теперь уже в НКВД, в руки самого товарища Берия. И повод-то опять прежний – любовная связь с заместителем главы морской секции американской военной миссии Джексоном Тейтом. Берия мог делать все, что ему захочется, с любой понравившейся женщиной, в случае с Федоровой он для достижения своей цели помог освободить из лагеря ее отца, обвиненного по статье как враг народа, но Федорова лечь в постель с Берией не смогла. В результате мучительных 99 допросов, унижений и издевательств она подписала протокол с признанием своей вины, вот одна выдержка из него: «Мне трудно и стыдно, однако я обязана заявить, что в процессе ряда враждебных бесед я высказывала террористические намерения против Сталина, так как считала его основным виновником невыносимых условий жизни в Советском Союзе. В связи с этим против Сталина и иных руководителей ВКП (б) и советского правительства я высказывала гнусные клеветнические измышления – и в этом признаю себя виновной».

При обыске в квартире актрисы нашли пистолет системы Браунинг, подаренный Федоровой во время одного из концертов военным летчиком. Браунинг «прошел по делу» как оружие, приготовленное для убийства Сталина.

Вместо постели с Берией – девять лет лагерных нар. Дело Федоровой было настолько «серьезным», что на свободу она вышла только спустя два года после смерти «вождя всех народов». Война давно закончилась, отец ее дочери, названной в честь победы Викторией, вынужден был вернуться в США, и связь с ним, казалось, была потеряна окончательно. Лишь осенью 1973-го от Тейта пришло письмо с извинениями, что он невольно стал виновником страшной беды. Через два года Виктории удалось выехать в Америку на встречу с отцом, но домой она не возвратилась. К этому времени Федорова вернулась в профессию и много снималась в эпизодических ролях. Все время она мечтала навсегда уехать к дочери. После одной из поездок в США решила сделать это окончательно и, совершив беспредельную глупость, поделилась своими планами с подругами. А что знают двое, то знает и КГБ.

Этот период и стал основным в слухах о том, что Федорова, стремясь заработать на безбедную жизнь в Штатах, занялась скупкой и перепродажей за границу бриллиантов, предметов искусства и драгоценностей. Ее записная книжка содержала тысячи номеров телефонов с людьми, так или иначе связанными с бриллиантовой мафией. Говорили о чемодане, набитом бриллиантами, приготовленном к отъезду, объясняя, что именно поэтому Федорова никого не впускала в свою квартиру. Доступ к «официальным» кражам драгоценностей из музеев имели в то время только люди, приближенные к верхушке власти.

Партийные бонзы знали, во что вкладывать деньги – в золото и бриллианты, но сами были очень осторожны и привлекали к этому делу простых людей «вслепую». Тот, кому Федорова в тот роковой для нее день спокойно открыла дверь и впустила в свою квартиру, знал и боялся, что любая утечка информации за рубеж будет для «больших людей» катастрофой, поэтому и спустил курок, выстрелив в затылок.

«Бриллиантовая мафия» СССР состояла из жен и детей кремлевских деятелей

Кому предназначался последний звонок (Федорову нашли сидящей в кресле с телефонной трубкой в руке), неизвестно, но он хорошо знал, что этот «абонент» больше его беспокоить не будет. Возможно, что «бриллиантовая» версия убийства была всего лишь ложным следом, попыткой оградить всесильное ведомство КГБ от подозрений в своем участии в убийстве. Как бы там ни было, но ходят еще по земле люди, знающие всю правду об этом деле.