Зажгите свечи Arizzi

Настенный светильник Arizzi в ви­де подсвечника – настоящий арт-объект, который прибавляет интерьеру изысканность эпохи королевских балов, привносит в дом роскошный колорит дворцовых залов и помогает отвлечься от суеты со­временной жизни. Все элементы лампы Arizzi из новой коллекции 2013 года сделаны из латуни с драгоценным золотым покрытием «под старину». Итальянская фабрика Arizzi Mario&Figli была создана в 1980 году Марио Арицци, который достиг совершенства в обработке латуни, бронзы и меди. С тех пор мастера Arizzi изготавливают люстры, настольные лампы и бра вручную — от проектирования до создания мельчайших деталей каждой модели, что придает их творениям особую эксклюзивность и ретро-шик.

Уютная роскошь Matteo

Убедить себя встать с постели итальянского бренда Мatteo очень непросто. Изысканное белье изготавливают из роскошного текстиля, который ткут на ведущих фабриках Италии. Производство и дизайн-студия находятся в Лос-Анджелесе. Натуральные ткани обрабатывают органическими красителями, рецепты которых компания держит в строжайшем секрете. Постоянное сотрудничество между творческим коллективом студии и швейной мастерской дает возможность быстро реагировать на вызовы моды и получать качество, не имею­щее аналогов. Винтажный стиль, кружева и вышивка ручной работы, жаккардовое плетение египетской хлопковой пряжи и нежные пледы из тончайшего кашемира делают коллекции Matteo уникальными.

Император Диоклетиан променял власть на капустные грядки. Иоганн Штраус-сын презрел карьеру финансиста ради композиторского творчества. Постсоветский политический деятель и один из первых российских миллиардеров Герман Стерлигов после неудачной попытки баллотироваться в Президенты Российской Федерации переехал за город, сделавшись ярым борцом за чистоту экологии и здоровый образ жизни. Все трое вполне подпадают под современное понятие дауншифтинга.

Википедия определяет­ дауншифтинг, как «термин, обозначающий индивидуальную философию «жизни ради себя» и «отказа от чужих целей». В развитых капиталистических странах Европы и США под ним подразумевают замену достижения избытка материальных ценностей свободой творческой реализации и психологическим комфортом. В постсоветском обществе принято судить о человеке не столько по делам его, сколько по толщине кошелька и близости к государственной кормушке. А потому понимание сведено в основном к переселению жителей мегаполисов «под пальмы» некой развивающейся страны, характеризующейся дешевизной жизни и теплым климатом (особенно популярны Индия и Таиланд). При этом источником средств к существованию часто является сдача в аренду оставленной на родине квартиры.

У господина Стерлигова все с точностью до наоборот. Родившись, по его собственному утверждению, в семье дворянина и крестьянки, он с пяти лет «вкушал блага цивилизации» в «сердце сердца» — семья проживала в непосредственной близости от московского Кремля.

И, тем не менее, в юности Герман успел попробовать и солдатской каши, отслужив рядовым в железнодорожном батальоне, и трудового хлеба — работая токарем-расточником на автозаводе имени Ленинского комсомола. После чего случилось-таки год проучиться, и не где-нибудь, а в МГУ. Но после принципиального конфликта с преподавателем по истории КПСС высшее образование оборвалось, и, как оказалось, навсегда.

Это не помешало Герману Стерлигову в начале девяностых прошлого века вместе с братом создать первую товарно-сырьевую биржу под названием «Алиса», которая спустя три года выросла до размеров холдинга. Времена были смутные, перед высшим образованием отдавалось предпочтение предпринимательской жилке. У Стерлигова она развилась хорошо, потому доходы росли стремительно. Однако с 1993 года человека потянуло во власть.

Активная политическая и общественно-патриотическая деятельность вылилась в участие в предвыборных кампаниях: Герман Львович баллотировался на пост губернатора Красноярского края, после — в мэры Москвы и, в конце концов, предпринял попытку зарегистрироваться кандидатом в президенты Российской Федерации — все неудачно. После чего «бедный, как церковная мышь», как он сам себя назвал, выехал вместе с семьей из столицы «на вольную жизнь» в свои частные лесные владения в Можайском районе.

В настоящее время Герман Стерлигов утверждает, что содержит семью, а у них с супругой Аленой пятеро детей, на средства, выручаемые от продажи хлеба, который выпекает в собственном подсобном хозяйстве. Но «попутно» организовал в Москве Антикризисный центр, начал чеканку собственной золотой монеты, основав одноименную Группу компаний, стал председателем Совета директоров Международной резервной расчетной системы…

Не бреющий бороды из религиозных соображений, дауншифтер Стерлигов создал — ни больше и ни меньше — собственную тео­рию управления государством. Суть ее, если постараться истолковать таковую одной фразой, — объединение славян в единую европейскую державу Киевская Русь со столицей в Киеве, наделение древнеславянского языка статусом государственного и расселение перенаселенных мегаполисов на давно не паханные земли Среднерусской равнины с целью выращивания в мелких крестьянских хозяйствах экологически чистых продуктов. Эти продукты должны стать главным пунктом в статье державных доходов, поскольку во всем прочем цивилизованном мире, по утверждению господина Стерлигова, сельскохозяйственные угодья сплошь отравлены химическими веществами.

Касательно окружающей среды, основную задачу в деле ее охраны от загрязнения утопический реформатор видит в прекращении добычи полезных ископаемых, в первую очередь нефти и газа. Надо заметить, что этот человек, похоже, свято верит в то, что говорит. Он прикладывает немалые физические, финансовые и моральные усилия для воплощения своей теории в реальность. То есть открыто призывает славянское население к массовому дауншифтингу.

Все это могло бы радовать, вдохновлять или, возможно, умилять «трезвые умы» совершенно недавно — в конце прошлого столетия — разом опьяневшие от духа европейской цивилизации вследствие обрушения «железного занавеса». Но есть в красивой тео­рии та маленькая червоточинка, которая всегда является причиной гибели колоссов. Имя ей Человеческий Фактор. Время послушных «винтиков» кануло в Лету.

В Европе и России первой трети прошлого века произошел мощный духовный всплеск, вбросивший в сокровищницу мировой культуры немало значительных произведений во всех видах искусства. В Европе это явление назвали Fin de si cle (Конец света), в России, с легкой руки Анны Ахматовой, — Серебряным веком, подразумевая, что Золотым был век Пушкина.

Скорее всего, в определении этого периода точнее оказались французы. Конец света давно наступил, о чем свидетельствует массовое и всемирное снижение интеллектуального и культурного уровня народонаселения Земли, остановить которое никто не в состоянии.

У них у всех — или почти у всех — судьбы начинались вполне тривиально: первые «прекрасные порывы» юных душ гармонично накладывались на «одолженную богом» ге­ниальность… Но все в одночасье попали под неотвратимый вал революционного цунами, большинству видевшимся тогда очищающим.

Марина Цветаева, Анна Ахматова, Иосиф Мандельштам, Александр Блок, Владимир Мая­ковский, Сергей Есенин, Николай Гумилев, Константин Бальмонт, Борис Пастернак, Илья Эренбург… — к счастью, их было немало. Серебряный век русской поэзии назван по аналогии с Золотым веком поэзии пушкинских времен. Удивительно, что один отстоит от сегодняшнего дня на сто, а другой — на двести лет. Как то потомки назовут сегодняшнее сумасбродство — Эпохой медных лбов или Веком айпадового полурас­пада? Но сейчас не об этом.

Как известно, без трагедии нет поэта. Более трагичную плея­ду, чем поэты Серебряного века, сложно себе представить. Ах, если бы дело было только в неразделенной любви, как у романтичного средневекового Петрарки, или муках изгнанника, ностальгирующего по родине подобием незабвенного «летописца адовых кругов» Данте… Преследовали, чернили, запрещали печататься (чем обрекали на голод и нищету — они ведь ничего другого делать не могли, хотя, вполне возможно что умели), отправляли в лагеря, унижали всеми средствами.

Одни сумели приспособиться, добровольно — частично или полностью — отдавая свою музу на «изнасилование» новой властью. Но такие служили за плату. Другие — особо чувствительные и ранимые — кончали жизнь самоубийством, как Цветаева, Есенин, Маяковский. Кто‑то правдами и неправдами спасался от тирании «демократичного пролетариата» бегством за границу, как, например, Бальмонт. Кто‑то уходил в нищету и аскетизм, приобретя «подпольный» статус и печатая стихи в самиздате, где списки от руки с десятка машинописных оттисков расходились миллионами экземпляров. Побывав в Санкт-Петербурге в музее-квартире Анны Ахматовой, легко убедиться в том, что она — эталон аскетического мученичества. Лучше ли это, чем сгинуть в ГУЛАГе, как это случилось с Мандельштамом, или вдруг стать «врагом народа», подлежащим немедленному расстрелу, — именно такая участь постигла ее мужа Николая Гумилева? Тогда никто не знал, что такое дауншифтинг, а знать, что такое свобода выбора, было смертельно опасным.

Кто уничтожил нынешних великих поэтов? Почему их нет? И вообще: что во все времена заставляло людей становиться поэтами? Ведь ни сиюминутной славы, ни сколько‑нибудь ощутимого дохода, а масса лишений, включая потерю покоя и здоровья. Склонность к тунеядству? Но чаще всего они творили почти круглосуточно, потому что у музы нет нормативов рабочего времени. Обостренное чувство свободы? Возможно.

Откуда же оно берется, это чувство? У людей разного происхождения, достатка, учености, разной судьбы. Может быть, существует «микроб», действующий выборочно — только на поэтов? «Микроб» свободы.
И все‑таки прослеживается одна интересная закономерность: большинство поэтов Серебряного века побывали в Париже. Кто эмигрантом, кто студентом Сорбонны, кто случайно — проездом. Случайностей ведь не бывает. Одним город понравился, другие его невзлюбили с первого взгляда — равнодушным не оставил ни одного. Они все после об этом писали — в дневниках, стихах, прозе.

Париж. Город, в котором кровавые революции и «модная законодательность» — две стороны одной медали, а воздух, кажется, пьянит, как шампанское. Город школяров, гурманов и танцовщиц кабаре, родина импрессионизма, «постамент для Эйфелевой башни»… Череда определений нескончаема, но заменима одной фразой: город, дарующий внутреннюю свободу.

Пусть несогласные с очередной попыткой разобраться с историческим и культурным явлением сочтут изложенное шуткой. Но пусть заодно вспомнят о вечности, которая все расставляет на свои места: потомки помнят имена поэтов и забывают тиранов, отравивших существование гордым и ранимым служителям пера.

На Галерной чернела арка.
В Летнем тонко пела флюгарка.
И серебряный месяц ярко
Над серебряным веком стыл…
Анна Ахматова, «Поэма без героя».