В Европе и России первой трети прошлого века произошел мощный духовный всплеск, вбросивший в сокровищницу мировой культуры немало значительных произведений во всех видах искусства. В Европе это явление назвали Fin de si cle (Конец света), в России, с легкой руки Анны Ахматовой, — Серебряным веком, подразумевая, что Золотым был век Пушкина.
Скорее всего, в определении этого периода точнее оказались французы. Конец света давно наступил, о чем свидетельствует массовое и всемирное снижение интеллектуального и культурного уровня народонаселения Земли, остановить которое никто не в состоянии.
У них у всех — или почти у всех — судьбы начинались вполне тривиально: первые «прекрасные порывы» юных душ гармонично накладывались на «одолженную богом» гениальность… Но все в одночасье попали под неотвратимый вал революционного цунами, большинству видевшимся тогда очищающим.
Марина Цветаева, Анна Ахматова, Иосиф Мандельштам, Александр Блок, Владимир Маяковский, Сергей Есенин, Николай Гумилев, Константин Бальмонт, Борис Пастернак, Илья Эренбург… — к счастью, их было немало. Серебряный век русской поэзии назван по аналогии с Золотым веком поэзии пушкинских времен. Удивительно, что один отстоит от сегодняшнего дня на сто, а другой — на двести лет. Как то потомки назовут сегодняшнее сумасбродство — Эпохой медных лбов или Веком айпадового полураспада? Но сейчас не об этом.
Как известно, без трагедии нет поэта. Более трагичную плеяду, чем поэты Серебряного века, сложно себе представить. Ах, если бы дело было только в неразделенной любви, как у романтичного средневекового Петрарки, или муках изгнанника, ностальгирующего по родине подобием незабвенного «летописца адовых кругов» Данте… Преследовали, чернили, запрещали печататься (чем обрекали на голод и нищету — они ведь ничего другого делать не могли, хотя, вполне возможно что умели), отправляли в лагеря, унижали всеми средствами.
Одни сумели приспособиться, добровольно — частично или полностью — отдавая свою музу на «изнасилование» новой властью. Но такие служили за плату. Другие — особо чувствительные и ранимые — кончали жизнь самоубийством, как Цветаева, Есенин, Маяковский. Кто‑то правдами и неправдами спасался от тирании «демократичного пролетариата» бегством за границу, как, например, Бальмонт. Кто‑то уходил в нищету и аскетизм, приобретя «подпольный» статус и печатая стихи в самиздате, где списки от руки с десятка машинописных оттисков расходились миллионами экземпляров. Побывав в Санкт-Петербурге в музее-квартире Анны Ахматовой, легко убедиться в том, что она — эталон аскетического мученичества. Лучше ли это, чем сгинуть в ГУЛАГе, как это случилось с Мандельштамом, или вдруг стать «врагом народа», подлежащим немедленному расстрелу, — именно такая участь постигла ее мужа Николая Гумилева? Тогда никто не знал, что такое дауншифтинг, а знать, что такое свобода выбора, было смертельно опасным.
Кто уничтожил нынешних великих поэтов? Почему их нет? И вообще: что во все времена заставляло людей становиться поэтами? Ведь ни сиюминутной славы, ни сколько‑нибудь ощутимого дохода, а масса лишений, включая потерю покоя и здоровья. Склонность к тунеядству? Но чаще всего они творили почти круглосуточно, потому что у музы нет нормативов рабочего времени. Обостренное чувство свободы? Возможно.
Откуда же оно берется, это чувство? У людей разного происхождения, достатка, учености, разной судьбы. Может быть, существует «микроб», действующий выборочно — только на поэтов? «Микроб» свободы.
И все‑таки прослеживается одна интересная закономерность: большинство поэтов Серебряного века побывали в Париже. Кто эмигрантом, кто студентом Сорбонны, кто случайно — проездом. Случайностей ведь не бывает. Одним город понравился, другие его невзлюбили с первого взгляда — равнодушным не оставил ни одного. Они все после об этом писали — в дневниках, стихах, прозе.
Париж. Город, в котором кровавые революции и «модная законодательность» — две стороны одной медали, а воздух, кажется, пьянит, как шампанское. Город школяров, гурманов и танцовщиц кабаре, родина импрессионизма, «постамент для Эйфелевой башни»… Череда определений нескончаема, но заменима одной фразой: город, дарующий внутреннюю свободу.
Пусть несогласные с очередной попыткой разобраться с историческим и культурным явлением сочтут изложенное шуткой. Но пусть заодно вспомнят о вечности, которая все расставляет на свои места: потомки помнят имена поэтов и забывают тиранов, отравивших существование гордым и ранимым служителям пера.
На Галерной чернела арка.
В Летнем тонко пела флюгарка.
И серебряный месяц ярко
Над серебряным веком стыл…
Анна Ахматова, «Поэма без героя».