Игорь Сахновский. Его книги издаются в Германии, Франции, Италии, Сербии, Болгарии. Критики срав-нивают Сахновского с Флобером и Набоковым, говорят, что его проза «легкая, как дыхание, плотная и воздушная». Его герои – обычные люди в необычных обстоятельствах. Он утверждает, что писать – дело рискованное, хотя и увлекательное.

Марина Николайчук: Один остроумный человек сказал: «Образованный человек должен решить для себя, что делать: писать или читать? Вы сделали выбор?
Игорь Сахновский: Если сравнивать количество прочитанного и написанного, то, конечно, я читатель. Читать легче и безопаснее. Сидеть у окна, поглядывая на улицу, или самому выйти на холод, под дождь – разница примерно такая же. Да и слово «писатель» мне не очень нравится. В этом я солидарен с Пушкиным, который предпочитал называть себя литератором.

М.Н.: Но Вы, начиная писать, надеялись стать писателем?
И.С.: Когда мне было шесть лет, я сочинил потрясающее стихотворение:
«Возле форточки пахнет свежестью.
В сорок лет мало нежности».
Я тут же записал его в ученическую тетрадку, а на обложке начертал: «Полное собрание сочинений. Том 1-й». В детстве вместо слова «кекс» я говорил «текст». Эта оговорка стала судьбой и роком. В седьмом (или восьмом?) классе прямо на уроке я сочинил какую-то фантастическую ерунду о космических пиратах, которую совершенно неожиданно напечатали в местной газете. Для провинциального школьника это был ослепительный, грандиозный «позор». Я очень долго писал только стихи, в советское время даже опубликовал две стихотворные книжки. А первую прозу написал, когда мне было уже за 30. Отстукал ее на пишущей машинке и отправил бандеролью не куда-нибудь, а в самый главный литературный журнал страны, «Новый мир». Так «Насущные нужды умерших» увидели свет, были переведены за границей, а в Великобритании даже получил и международную премию.
Но и после того успеха у меня было и до сих пор сохраняется ощущение, что литература –мое сугубо частное, домашнее, «кухонное» дело с совершенно непредсказуемым концом.

Для многих вдохновение – красивое, романтичное понятие, но только не для профессионалов

М.Н.: Читателям всегда интересно, как творит писатель. Ставите ноги в тазик с водой, как это делал Шиллер, или одеваетесь в парадное, как Чехов?
И.С.: Пишу на компьютере, дома, в своем углу, в одиночестве. Время суток значения не имеет. Но иногда куски текста, написанные в ночное время, приходится выбрасывать или переделывать: ночью – совсем другая «оптика», менее точная, что ли. После периода стихов долгое время не мог понять, как пишется проза. Стихотворение – это словно спринтерская дистанция. На финише остается только упасть и умереть. Я знал, что слова в поэзии радиоактивны: оказавшись рядом, они влияют друг на друга, создают новую реальность. А в прозе…. Потом я понял, что для прозы надо выбирать особое дыхание. Что ее правильно писать кусками, периодами… Понять-то понял. Но все равно пишу неправильно – словами. Получается безобразно медленно. Не отпускаю от себя фразу до тех пор, пока она меня не удовлетворит. И даже когда писал роман с жесткими издательскими сроками, все равно ускориться не мог.

М.Н.: Вы как-то по – особому устроили свою жизнь?
И.С.: Если поглядеть со стороны, живу довольно однообразно. Отъявленный домосед, на люди выбираюсь редко, пью тоже редко, разврату не предаюсь. Сижу дома, примус починяю. Когда не работаю, читаю книжки, смотрю фильмы, фотографирую. Не реже двух-трех раз в году улетаю в дальние края. Зимой ищу жару где-нибудь на берегу Сиамского залива, осенью люблю Флоренцию. Лучшим занятием считаю путешествия. Вот на что не жалко тратить время и деньги. Я прирастаю путешествиями.

М.Н.: Ощущаете себя «инженером человеческих душ»?
И.С.: Несут ли мои тексты некий моральный или воспитательный мотив? По крайней мере, я точно не ставлю перед собой таких задач. Книги, безусловно, способны менять сознание людей, переворачивать им душу, утешать, мучить или осчастливливать. Но когда автор ставит перед собой цель морально повлиять на читателя, перевоспитать его и т.п., это почти всегда гарантия «прокола», художественной неудачи.

Известным быть иногда приятно, но чаще – довольно хлопотно и напряжно.

М.Н.: Согласны, что у каждого писателя существует «своя» тема, которая управляет и движет его творчеством?
И.С.: Более того, на мой взгляд, хороший писатель не ищет ее, она сама приходит и властвует над его мыслями. Есть ли такая тема у меня? Трудно сказать. То, что я специально ее не выбираю, – это точно. Детство, смерть, любовь, «физиология чуда» – разве это темы? Это космос, способный вместить сотни разных тем. Читатель волен определить свою, а не навязанную автором тему.

М.Н.: Иосиф Бродский однажды сказал, что единственные революции, которые его интересуют – это революции, происходят в душе и в уме человека.
И.С.: У него есть и другое замечательное высказывание. О том, что причина всех несчастий в мире – не социализм или капитализм, а вульгарность человеческого сердца. В том-то и дело, что между этими вещами существует прямая, даже причинно-следственная связь – между внутренней жизнью человека и социальной ситуацией в мире. Мне в этих словах видятся высокое мужество и абсолютная вменяемость: не кивать на плохих политиков, а предъявлять претензии самому себе. Если с чем-то литература и может бороться, так это с пошлостью и вульгарностью. Мне кажется, что вкус важнее всего. Человек, у которого есть вкус, никогда не сделает гнусность. Даже не потому, что он такой замечательный, а потому, что вкус не позволит. Вкус важнее политики. Пристойная политика не бывает безвкусной. И наоборот.

М.Н.: Много ли в Ваших книгах личного?
И.С.: Много, если не всё. Меня одна читательница спросила: «Как вы не боитесь писать настолько откровенно?» Но, по-моему, выбора нет. Если автор не симулянт и не халтурщик, он в своих текстах почти голый, он страшно подставляется. Но я не знаю, как можно писать по-другому.

М.Н.: Что для Вас интереснее – выдумать историю или описать реальную?
И.С.: Реальность всегда фантастичнее, интересней и страшнее, чем все, что мы можем нафантазировать. У меня нет фантастических текстов. Я лишь иногда позволяю себе сводить в одном месте и времени не связанных между собой людей в придуманных обстоятельствах. Практически у всех моих персонажей есть прототипы, которым я слегка изменяю фамилии. К фантастике я не имею никакого отношения. Что я и сказал прилюдно, получая премию «Бронзовая улитка» за роман «Человек, который знал все», присужденную мне Борисом Стругацким. Вот такие метаморфозы происходят с моими произведениями.

Если с чем-то литература и может бороться, так это с вульгарностью человеческого сердца

М.Н.: Что для Вас значат слава и популярность?
И.С.: Известным быть иногда приятно, но чаще – довольно хлопотно. Из недавних «приятностей» запомнилась любезность французского консула и атташе по культуре, который после выхода второй моей книжки в парижском издательстве «Галлимар» «в знак уважения к автору» подарил мне годовую Шенгенскую мультивизу.

М.Н.: «Человек, который знал все» экранизирован. Узнали в нем свою книгу?
И.С.: Фильм Владимира Мирзоева получился ярким и талантливым. Я был готов к тому, что это произведение абсолютно другого автора, оперирующего совсем иным языком искусства, нежели литература. А если бы я снимал фильм, например, о любви, я бы, возможно, попробовал превратить кинокамеры в глаза двух людей: женская «камера-Она» смотрит на Него, а мужская «камера-Он» смотрит на Нее. И таким способом показать очень подробно всего три дня: первый день, когда они впервые увидели друг друга, второй – годовую их самый лучший день вдвоём и третий – день разрыва, потери друг друга.

М.Н.: Ну и вопрос на грани фола – Ваши творческий планы?
И.С.: Я несколько лет не писал рассказы, а теперь вот вернулся к ним. Думаю, это будут истории, рассказанные от первого лица.

Если бы я снимал фильм о любви, я бы попробовал превратить кинокамеры в глаза двух людей.