Кто они, без меры обсуждаемые и – часто – осуждаемые: все эти Малевичи, Шнитке, Тарковские, Кафки и прочие, и прочие?.. Не понять. Какими завихрениями полнились их головы, какие страсти кипели в их душах, какими комплексами наградила их судьба? И почему они, такие непонятные и неразгаданные, все равно признаны достояниями? И не просто определенного века или государства, а вне времени и границ.

Прага – терракота черепичных крыш, сероватый беж оштукатуренных стен, свежая зелень только месяц тому распустившихся деревьев, темно-серые булыжники мостовой… Палитра, возможно, не роскошная, но идеального сочетания. И всюду – Кафка. Зачем несколько тяжеловесной в своей добротности, прославленной своей историей и достояниями «золотой» чешской столице это «знамя Личности» нервного покроя, вышитое Смятением узорами страха? Мода? Запоздалая любовь? Немецкоговорящий еврей чешского происхождения – это, по определению, уже судьба, в противном случае – приговор. Не смертный, не условный – к написанию «Превращения», «Замка», «Процесса» и всего остального. Но особенно редко упоминаемого «Письма отцу». Глубоко личностного, многое проясняющего, высокохудожественного «не произведения» от любящего сына деспоту-родителю. Увы, адресатом не прочитано.

Франц Кафка родился и большую часть жизни жил в Праге – не просто жил, а «пророс» в ее старые стены и мостовые, так же как Прага «проросла» в его сердце, мозг, душу. Его Старе Място, его Карлов мост, его площади, улочки, по которым он ходил, так же как ходят сегодня здешние жители и многочисленные приезжие. Вот – школа. Совсем рядом с родительским домом. В ней он учился – такой примерный, тихий, замкнутый мальчик, ушедший в себя, полный противоречий и боли, уже в детстве очень одинокий в большой и внешне вполне дружной семье, зажиточной, успешной, заботливой, но никогда не понимавшей своего тонко чувствующего, гиперчувствительного сына…

Любил ли Франц Кафка Прагу? Несмотря на все сомнения, высказанные литераторами, изучавшими его творчество, думается, да, любил. Ибо только настоящая страсть так молниеносно может из любви превращаться в ненависть, но уже в следующую секунду снова становиться любовью. Только настоящая любовь так похожа на заключение, из которого сбегаешь только затем, чтобы вернуться вновь. Любила ли Прага Кафку? Может, если бы любила, он бы не так страдал? Но, если бы не любила, наверное, страдал бы еще больше.

Много лет Кафка целенаправленно уходил из мира людей. Животный мир, рожденный его пером, – это лишь внешнее, самое упрощенное представление о том, что он чувствовал. Где он обитал на самом деле в то время, когда боролся с бессонницей в своей квартирке или просиживал в конторе, не сможет понять, наверное, никто. Он был несчастен из-за постылой работы: служба отвлекала от творчества, забирая лучшие дневные часы, в которые могли бы появляться на свет шедевры.

Он был несчастен из-за хрупкого здоровья. При росте 1,82 метра весил 55 килограмм. Организм плохо принимал пищу, желудок постоянно болел. Постепенно усугублялась бессонница, расшатывая и без того слабую нервную систему.
Он был несчастен в личной жизни. Несколько раз влюблялся, но так ни разу и не смог соединиться ни с одной из своих избранниц…

Если отбросить мистицизм и кабалистику в произведениях Кафки, можно понять, что он, переступив порог человеческого восприятия, узнал о человеке нечто такое, что способно было бы помочь каж­дому осознать существование собственного «я» и, приложив некие усилия, соответствующим образом построить свою жизнь. Хотя нельзя забывать, что в творчестве Кафки очень силен сюрреализм и что он был предтечей крайнего модернизма, в том числе абстракционизма, оказав огромное влияние и на американцев 30‑х, и на послевоенное поколение художников слова всей Европы. Именно так: сперва Америка, а уж после Европа. Но и та, и другая – исключительно благодаря ближайшему другу писателя Максу Броду, который воспротивился посмертной воле Франца и не сжег его литературное наследие, как это было оговорено в завещании писателя.

След Кафки в литературе и искусстве XX века вообще прослеживается очень четко и передается эстафетно: иногда даже простой
обыватель, о Кафке знать не зная, впитывает его идеи, мысли и дух, читая романы и лицезрея произведения тех, кто был к эпохе Кафки приобщен. Как там у Мандельштама – «Век мой, зверь мой…»?

…Сначала облака заходили, после тучи плотно сомк­нулись – и вот он дождь, готов. Вода во Влтаве потемнела, словно в омуте. Стала холодно-сизой. Джаз-банд на Карловом мосту заторопился, собираясь. Почему-то запахло плесенью. По брусчатке потекли ручейки. Пришлось заскочить в кабачок с заранее предполагаемым названием «Кафка». Помнится, раньше он именовался «Злата уличка»…

Кажется, и без смертного приговора «Процесса», зато медленно и уверенно увязая в глубоком снегу «Замка», окружающая жизнь все больше напоминает «Превращение»: будущего – в прошлое, привязанности – в отвращение, логики – в абсурд, любви – в страх. Ведь именно об этом кричат словесные хитросплетения Франца Кафки…

P. S. Конечно, чего там греха таить, хотелось бы стать вдруг классным новеллистом – Набоковым, Нагибиным… не говоря уже о Чехове. Чтобы суметь «легким росчерком пера» донести до всех и каждого смысл гения и суть его души, пояснить загадку нестандартных и заковыристых «продуктов», им выдаваемых. Хотя никому из гениев, даже признанных «мировыми достояниями», не удастся разбудить к работе спящий ум, а тем более спящее сердце, особенно если они сами того не желают: от непонятного ведь легче отмахнуться. И, посетив Злату Прагу, не заморачиваться особо, а просто покушать кнедликов, попить пивка и купить футболку с портретом Франца Кафки: в мире абсурда вполне достаточно казаться и уж совсем не обязательно быть.

Здешние монахи считают, что основателями пустынножительства в Святых Горах стали выходцы из Киево‑Печерской лавры, бежавшие от нашествия монголо-татар в донецкие степи в середине XIII века. Однако самое первое письменное упоминание о местности Святые Горы в качестве южного сторожевого поста Российского государства относится к 1526 году.

О тех далеких временах напоминают пещерные ­сооружения, сохранившиеся до нашего времени: часовня, две усыпальницы, находящиеся на разных ярусах, пещерный храм Рождества Иоанна Предтечи, храм святителя Николая на скале, подземная церковь преподобных Антония и Феодосия Киево‑Печерских, монашеские кельи внутри меловой скалы.

По древнему преданию «Святое место», что неподалеку от Святогорского монастыря, закрытое с трех сторон неприступными отвесными горами и густым лесом, было также и крепостью. Время стерло следы пушечной батареи, но в Святогорском Синодике упоминается о ратных деяниях монаха-пушкаря Иакова. Другими свидетельствами того смутного и кровопролитного времени, когда обитель подвергалась частым татарским разграб­лениям, являются грамоты Святогорских настоятелей, обращавшихся в трудные для монастыря минуты за помощью к власть предержащим.

Большинство же письмен повествуют о том, что во все времена монахи жили своими трудами: возделывали огороды, шили обувь и одежду, вели строительство, писали иконы. Главным источником доходов монастыря в древности был перевоз через реку, который находился в монастырских урочищах выше Святогорской обители, носил название Великий перевоз и был, по существу, единственной переправой через Северский Донец в этих краях. Им пользовались не только промысловики, охотники, солевары, но даже и послы иностранных государств, из-за чего и проходившая здесь дорога носила название Посольский шлях.

В XVIII веке уменьшилась опасность со стороны татар, но обитель постигло другое бедствие – моровая язва, которая принесла опустошения не менее значительные, чем татарские набеги. Однако несравнимо тяжким испытанием стало упразднение монастыря в 1787 году по указу императрицы Екатерины II. Известно, сколь государыня всея Руси не жаловала Украину, уничижительно именовавшуюся тогда Малороссией. Принадлежавшие монастырю деревни, земли и угодья были отобраны в казну, а три года спустя новым владельцем Святогорья стал фаворит любве­обильной царицы – Григорий Потемкин, князь Таврический.

Через долгих 57 лет, уже по указу другого императора – Николая I, Святогорский монастырь был восстановлен во владениях и правах. И в следующие более чем полвека святая обитель воистину ожила и окрепла, словно по особому Божьему благословению. Число населявших ее достигло 700 человек. Вместо ветхих строений были заново возведены корпуса: иеромонашеский, просфорнический, казначейский, настоятельский. На южном склоне Святых Гор обустроили так называемый экономический хутор, на котором находились монастырское хозяйство, больница с церковью и пасека. В самой обители было заведено множество мастерских: столярная, слесарная, малярная, кузнечная, портняжная, сапожная, иконописная и другие.

В монастыре работала и собственная студия, которой заведовал основательно знавший искусство фотографии монах Тимон. Многие его снимки, сделанные в то время, сохранились доныне и поражают своим качеством даже современных фотографов.
В окрестных селах монастырем были открыты школы, в которых преподавали грамоту, церковное пение и прикладное искусство. Число учеников превышало 300 человек. Монастырь всегда привечал богомольцев и странствующих любого сословия, давал пристанище, кормил и поил бесплатно. Обычаи и порядки тут были таковы, что среди местного населения ходила поговорка: «Хорошо, как в Святых Горах».

В августе 1861 года Святогорская пустынь торжественно принимала императора Александра II с императрицей Марией Александровной и их детьми. Государь с семейством посетил несколько храмов и пещеры, а также вручил отцу-настоятелю золотой крест, украшенный алмазами и изумрудами.

Во время Первой мировой войны, будучи одним из крупнейших и обеспеченных в епархии, Святогорский монастырь оказывал помощь раненым воинам и беженцам. Некоторые иеромонахи несли службу полковыми священниками в армии и на флоте. Октябрьская революция и становление советской власти трагично отозвались на дальнейшей судьбе Святогорского монастыря, разграбление которого началось уже с января 1918 года. Религиозность и послушание перестали быть достоянием, равно как иконы и царские дары, традиции и историческое наследие. Что-то обрекалось на уничтожение, иное нивелировалось до предметов купли-продажи. Уже следующей весной в монастыре была размещена детская колония, а окончательное вытеснение монашеской общины завершилось в течение трех лет полной ликвидацией монастыря, вместо которого был образован дом отдыха для трудящихся Донбасса.

Были сбиты главы с церквей, изуродованы росписи, нарушена целостность архитектуры, разграблены церковная утварь и драгоценности из монастырской казны. Соборный храм перестроили под кинотеатр, а церковь Покрова Божией Матери – под водолечебницу. Позже некоторые церкви и постройки были разрушены до основания, в одном подземном храме устроено овощехранилище, просуществовавшее до 1986 года, а в другом организован музей антирелигиозной пропаганды, экспонаты которого необъяснимо и бесследно исчезли во время Великой Отечественной войны.

Один из перенесших гонения монахов, иеродиакон Авраамий, с 1913 года вел личный дневник, куда заносил исторические события и свои размышления о происходящем. Часть этого дневника сохранилась до наших дней и находится в архиве Святогорского монастыря. И страшно, и горько перечесть о равных по своему безобразию бесчинствах как фашистских захватчиков, так и наших соотечественников.

Лишь в 1992 году была вновь открыта Святогорская оби­тель. С тех пор и по сей день здесь восстанавливаются храмы, возводятся новые постройки. Благодаря помощи благотворителей в 1997 году в обители вновь зазвонили колокола, сегодня их на большой колокольне 17. Самый тяжелый, названный Игуменским, весит более 6 тонн. Собор украсился резным пятиярусным иконостасом с иконами, писанными на золоте, и двенадцатью вызолоченными паникадилами…

В конце 2003 года Святогорскому монастырю были окончательно переданы находившиеся в ведении Славяногорского историко-архитектурного заповедника и санатория им. Артема жилые и хозяйственные строения. 9 марта 2004 года Священный Синод Украинской Православной Церкви принял решение о присвоении монастырю статуса лавры. Таким образом, Святогорский монастырь стал третьей в Украине лаврой (после Киево‑Печерской и Почаевской).

Столетиями неустанно катит Северский Донец свои быстрые воды, в которых отражаются поросшие дивными лесами Святые горы. Как и в далекие времена, день в лавре начинается чтением утренних молитв. После чего монахи, которых теперь уже более ста человек, приступают к послушаниям. Экскурсии по территории монастыря – тоже в их ведении. А для этого мало быть просто образованным человеком, необходимо обладать поистине энциклопедическими знаниями, ведь обитель посещают не только туристы и паломники, здесь бывают ученые, деятели культуры, иностранные делегации. Но, как показывает история, в еще большей степени требуется обладание столь редкостными в наше время достояниями: терпением, милосердием и великодушием.

Берлин, Hotel de Rome
Один из самых роскошных в столице ФРГ Hotel de Rome построен на площади Бебеля недалеко от Бранденбургских ворот, университета Гумбольдта и берлинской Государственной оперы «Унтер-ден-Линден». С террасы бара на крыше отеля открывается потрясающий вид на исторический центр города, где главенствуют Берлинский собор и узнаваемый шар телебашни. Здание Hotel de Rome построено в 1889 году, а в 2006‑м переделано под отель дизайнером Томмасо Цифером. В отеле имеется 146 номеров, оформленных в неоклассическом стиле с модными элементами из стекла и металла и декорированных керамикой и тканями, spa-центр Spa de Rome площадью 800 кв. м, где предоставляются различные процедуры по уходу за лицом и телом, ресторан с изысканным меню, уютный бар.

Вена, отель «Империал»
Как и в 1873 году, когда «Империал» открывал император Франц Иосиф, он остается самым фешенебельным отелем в городе и представляет собой классический пример венской архитектуры позапрошлого века. В «Империале» шесть номеров класса люкс площадью от 70 до 95 кв. м с 7‑метровыми потолками, каждый из которых, отражая прежнее имперское величие столицы Австрии, уникален и имеет свое имя. Восхитительные гостиные с зеркалами в рамах в стиле барокко, хрустальные канделябры, великолепный паркет в виде звезд, антикварная мебель, превосходная живопись, рассматривать которую можно, удобно расположившись на королевской кушетке. Отель снискал известность по всему миру как символ безукоризненного сервиса.

Стамбул, Pera Palace Hotel Jumeirah
Международная сеть отелей класса люкс Jumeirah приняла в управление известный отель-музей в Стамбуле – Pera Palace Hotel, который был впервые открыт в 1892 году специально для путешественников, прибывающих на легендарном Восточном экспрессе «Париж – Стамбул». В отеле недавно была произведена реконструкция. Помещения оформлены в стиле ар-нуво с использованием белого каррарского мрамора и украшены люстрами из муранского стекла и коврами ручной работы. В разные годы здесь любили останавливаться многие мировые знаменитости: Мустафа Ататюрк, Агата Кристи, Грета Гарбо, Альфред Хичкок, Эрнест Хемингуэй… Отель удобно расположен рядом с бухтой Золотой Рог и Босфором, недалеко находится аэропорт.

Идея башни принадлежала не Александру Гюставу Эйфелю, который занимался строительством мостов, а двум его сотрудникам – Морису Кёхлену и Эмилю Нугье, но о них сегодня мало кто вспоминает. Более того, после того как над проектом башни поработал третий архитектор – Стефан Совестр, Эйфель просто выкупил права на ее постройку, что, впрочем, нисколько не умаляет инженерного гения Эйфеля, который придумал много новых технологических решений при ее возведении.

Она была бы отличным маяком, да только установлена далековато от океана. Она могла бы стать одним из древних чудес света, но построена много позднее. Впрочем, ей уже давно перевалило за сто. Однако выглядит она столь же молодо, как и в день рождения, а в изяществе и грациозности с ней вообще вряд ли кто отважится состязаться. Взобравшись на Эйфелеву башню, хочется вспомнить, как говаривал небезызвестный Свирид Петрович Голохвастов, правда, по поводу «высоты человеческого разума»:

«…и когда он студова глянет вниз, на людей, так они ему покажутся такие махонькие-махонькие, все равно как мыши… пардон, как крисы…». И это только с площадки первого этажа, с площадки третьего – даже внушительные парижские дворцы кажутся всего лишь маленькими кубиками архитектурного макета.

Если же говорить серьезно… В 1887 году на имя генерального директора устроительства Всемирной выставки в Париже месье Альфана пришло письмо от группы видных деятелей Франции. Они возмущались строительством на Марсовом поле столицы «бесполезного и чудовищного сооружения», которое, как полагали авторы протеста, даже «торгашеская Америка» не пожелала бы иметь у себя.

«Когда иностранцы посетят нашу выставку, – говорилось в послании, – они удивленно воскликнут: «Как! И этот ужас был избран французами, чтобы дать нам представление об их столь хваленом вкусе?». Впрочем, чтобы лучше понять наши доводы, достаточно представить себе потрясающе нелепую башню, господствующую над Парижем, словно мрачная гигантская заводская труба, подавляющая своей варварской массой Собор Парижской Богоматери, Сен-Шапель, башню Сен-Жак, Лувр, Дом Инвалидов, Триумфальную арку и все остальные поруганные отныне памятники, все наши приниженные теперь архитектурные творения, которые исчезнут в этом ошеломляющем кошмаре».

Кто под этим подписался? Извольте, вот лишь некоторые из трехсот имен: Шарль Гуно, Александр Дюма, Леконт де Лиль, Сюлли Прюдом, Виктор Гюго, Ги де Мопассан… Словом, целая плеяда гениев. Никто, казалось, не смог бы устоять перед их мнением. Как же поступил месье Альфан? Он переправил гневный литературный текст министру торговли, а тот, в отличие от трусливого чиновника, мудро ответил ему: «Единственное, что я прошу Вас сделать, – сохранить этот протест. Он должен фигурировать в экспозиции выставки. Столь изящная и благородная проза, подписанная известными во всем мире именами, не сможет не привлечь толпу и, возможно, удивит ее».

Французы шутят, что любой уважающий себя мужчина просто обязан заглянуть под юбку Первой дамы Парижа

Импульсивный, но хитрый Ги де Мопассан пошел в своем неприятии Эйфелевой башни еще дальше. Как только в ней был открыт первый ресторан, он постоянно ходил туда обедать. А когда друзья спрашивали его, как он может сидеть там, писатель обычно отвечал: «Это единственное место в Париже, откуда не видно это чудовище!»

Итак, башня была построена как временное сооружение к Всемирной выставке в 1889 году. Планировалось, что она впоследствии будет разобрана. Правда не сразу, а через двадцать лет. Но родное украинскому менталитету понятие «нет ничего более постоянного, чем временное», к счастью, оказалось характерным и для Франции. Судьба творения Эйфеля не раз висела на волоске. В начале прошлого века дело уже почти дошло до демонтажа, но спасло башню изобретение радио. Она стала опорой для антенн, впоследствии и телевизионных.

Было немало афер, связанных с продажей башни. В частности, в 1925 году, когда пошли очередные разговоры о ее сносе, некто Виктор Лустиг, представившись заместителем министра почт и телеграфов, предложил дельцам закрытый тендер на продажу металлолома. Больше всех контракт мечтал заполучить некто Андре Пуассон. Лустиг договорился о повторной встрече с ним и в разговоре тет-а‑тет намекнул о взятке. Пуассон выписал чек. Лустиг, извинившись, вышел на минутку и… растворился в тумане. Но, тем не менее, уже после этого башню продавали «по всей форме» еще минимум два десятка раз!

На самый верх башни ведут 1792 ступени. До того как в ней начали работать лифты, 29 тысяч французов пешком одолели это расстояние и были счастливы, покоренные красотой панорамы Парижа. Гидравлические лифты, спроектированные Эйфелем, безотказно работали полвека и внезапно «сломались» в июне 1940 года, когда Париж содрогнулся от лязга кованых сапог войск вермахта. Четыре года специально выписанные из Берлина инженеры пытались, но так и не смогли наладить их работу. Гитлеру, мечтавшему увидеть покоренный Париж с самой высокой точки, пришлось пешком подниматься по лестнице; впрочем, дошел он только до первой площадки башни, и его разочарованию не было предела. Но лишь только Париж был освобожден, старый механик уже на следующий день к великой радости парижан восстановил все подъемники. Эйфелеву башню как настоящую участницу Сопротивления увенчали трехцветным национальным флагом…

Около 18 тысяч стальных элементов башни соединены 2,5 миллионами заклепок, вес — более 10 тысяч тонн, высота 324 метра

К 120‑летию башню в очередной раз обновляли. Понятное дело – макияж еще ни одной красавице не навредил. Вначале ее красили в разные цвета, но с 1960‑х годов используют светло-коричневый, который более всего гармонирует с парижскими крышами. Работы по покраске обходятся в 4 миллиона евро, что почти втрое превышает чистую прибыль по эксплуатации, но завещание инженера Эйфеля красить башню каждые семь лет выполняется неукоснительно. Она наверняка помнит, как ее называли «трагическим уличным фонарем», «скелетом колокольни», «тощей фабричной трубой»… Но как настоящая француженка она по сей день железно уверена в том, что внешняя красота ничто по сравнению с шармом, в котором нет никакой логики и которому нет объяснения. Особенно красива Эйфелева башня ночью, освещенная снаружи 400 прожекторами и увитая 40 километрами разноцветных гирлянд.

Много написано о «нецелевом» использовании башни. Американскому ветерану войны во Вьетнаме удалось на самолете пролететь между ног «дамы», хотя такая же попытка французского летчика Леона Колло в 1926 году закончилась трагически. Экстремалы прыгают с нее с парашютом, здесь признаются в любви (говорят, что Том Круз сделал предложение Кэти Холмс на Эйфелевой башне). И здесь же несчастные сводят счеты с жизнью – с момента, когда на башню был разрешен доступ туристов, зафиксировано более 400 самоубийств.

Башня стала триумфом Франции и триумфом инженерного гения Александра Гюстава Эйфеля, удостоенного за ее строительство ордена Почетного легиона. Но до башни Эйфель уже имел национальную славу, которую ему принесли «висящий в воздухе» мост в Бордо, мост в Португалии высотой 160 метров, вокзал в венгерской столице и сотни красивейших виадуков.

Эйфель известен и в Украине. На стене старейшего маяка Азовского моря, построенного на Белосарайской косе в Донецкой области, можно увидеть табличку на французском языке: «Франция. Конструкторское бюро Эйфеля». Ажурная кованая лестница белокаменного маяка с характерными заклепками при первом взгляде на нее сразу выдает близкую родственную связь с Первой дамой Парижа. 91-летний Гюстав Эйфель умер спокойно, оставив после себя 25 детей и среди них любимого ребенка – вечно прекрасную «парижанку».