Сергей Соловьев, поэт, прозаик. Автор двенадцати книг поэзии и поэтической прозы, в том числе «Amort», «Крымский диван», «Медитации у Ганга», «Индийская защита» и других. Родился 9 января 1959 года в Киеве. С середины 90-х живет преимущественно в Германии, Индии, Крыму. Его философские эссе о живописи позволяют посмотреть на нее с неожиданной точки зрения.
Проективная творческая тяга к порождению новых индивидуальных миров, к прорыву на новые территории и поиски новых языков описания, адекватных этим территориям, всегда шли наряду с ретроспективной тягой к проживанию территорий освоенных, к вхождению с ними в личные творческие отношения. Да и как мы можем здесь провести границу между ними? «Улисс» – явление модерна, «Поминки по Финнегану» – постмодерн. Где граница – поперек Джойса?
Границы эти тем более зыбки, когда речь идет о живописи, в особенности абстрактной. Вряд ли то, что делает украинский художник Александр Клименко, можно отнести в чистом виде к модернистской или постмодернистской традиции, скорее это находится в подвижном состоянии на границе того и другого. Эта территория не безлюдна, в этом завихрении как раз и происходят наиболее интересные коллизии современного искусства. Между любовно-игровым «петтингом» постмодерна и волюнтаристской страстью к зачатью новой жизни. Между пастернаковской нестерпимой негой вглядывания, сращения и заучивания наизусть тела любимой женщины – «от гребенок до ног» как тела творенья, где жизнь лесбийски сплетена со смертью, и попыткой преодоления этой драмы рая, поисками выхода за пределы отмеренного –
в неименуемое.
Если вглядеться в холсты: минус земля. Ее нет. Нет черного, нет коричневого, нет тяжести, нет опоры, нет взгляда вниз. Есть стихии воздуха и воды. И стихия огня, их связующая. Есть радуга, точнее, ее мистерии, фракталы, фрагменты, разрывы, ее «другая» жизнь – до того, как она становится радугой, или после – череда ее перерождений, трансформаций, распада и собираний себя в новых оптических средах.
Что между нами и миром – грязь? Открытый цвет? Самозваные связи? Между нами и Богом, между жизнью и смертью, между человеком и его внутренним миром. Сложные противоречивые сочетания, чреватые замутнениями и отшатывающиеся от них в поисках просветления. В приютах творчества, в приютах культуры, в приютах сакрального… И так и уходим – безответные – в приюты небытия.
Когда Тысячеликий говорил о Пыли, он говорил о ней как о Не-о‑пыли, поэтому мы называем ее «Пыль». Когды мы говорим о Грязи, мы говорим о ней как Не-о‑грязи, поэтому мы называем ее «Грязь». Начало «путешествия» Александра Клименко – Киев 80‑х, круг художников Парижской коммуны, чувство избранности и прорыва. Киев с его неизбывным томлением хтонических энергий, тлеющих под торфом времени в ожидании поры своих восходящих превращений. Матка городов с пренатальной памятью о своем величии, заповедная матка, ждущая своего часа. Провинция тела – с точки зрения головы. Невербальное тактильное пространство, чувствилище, берлога метафизических интуиций, царство быстрого сна с подрагивающими веками. Восходящие потоки здесь путаются с испарениями, создавая оптические обманы, чудесные грезы, кривозеркальные преломления. То вдруг сгущаясь в фигуры Гоголя, Кандинского, Булгакова, Врубеля, то рассеиваясь, как дым.
Радуга – солнце и влага, дуга радости, благая весть. Вестница чуда. Зыбкая, недолговечная, «так приходящая». Ее рисуют дети. Она – врата сакрального. Она – рай, омытый слезами чистой радости. Она – огонь преображения. Посох его, идущий по небу сам по себе. Коллекция путешествий между радугой и радужной оболочкой. Экстатика и экспрессия, цветовые синкопы, восклицательные состояния. Нет смерти, нет сомнения, нет земли.
В основе индийского мироощущения лежит Тат Твам Аси (Ты Есть То). То есть ты не есть ты, а вон то дерево, которое в свою очередь указывает на вон тот овраг, который передоверяет себя вон тому облаку, и так далее, превращая мир в круговую поруку родства. Не случаен в этом смысле интерес Клименко к Индии, к ее крашенному как бы детской рукой и открытым цветом радостному миру богов и людей. Но за этой лубочной поверхностью, кажущейся порой профанной, лежат тысячелетия, настоянные на Ведах и Упанишадах. Как улыбка и детские глаза мудреца.
Не говорить и не утаивать, писал Гераклит, а знаменовать. И художник своими подписями к картинам указывает в сторону сакральных начал. Подписями, кажущимися в контексте нашего, мягко говоря, ироничного времени слегка высокопарными, стоящими на эзотерических котурнах. Но мало ли что нам кажется, тем более при взгляде на время. Смотрим ведь не только мы на него, но и оно на нас, и его взгляд – последний.
