Кто они, без меры обсуждаемые и – часто – осуждаемые: все эти Малевичи, Шнитке, Тарковские, Кафки и прочие, и прочие?.. Не понять. Какими завихрениями полнились их головы, какие страсти кипели в их душах, какими комплексами наградила их судьба? И почему они, такие непонятные и неразгаданные, все равно признаны достояниями? И не просто определенного века или государства, а вне времени и границ.
Прага – терракота черепичных крыш, сероватый беж оштукатуренных стен, свежая зелень только месяц тому распустившихся деревьев, темно-серые булыжники мостовой… Палитра, возможно, не роскошная, но идеального сочетания. И всюду – Кафка. Зачем несколько тяжеловесной в своей добротности, прославленной своей историей и достояниями «золотой» чешской столице это «знамя Личности» нервного покроя, вышитое Смятением узорами страха? Мода? Запоздалая любовь? Немецкоговорящий еврей чешского происхождения – это, по определению, уже судьба, в противном случае – приговор. Не смертный, не условный – к написанию «Превращения», «Замка», «Процесса» и всего остального. Но особенно редко упоминаемого «Письма отцу». Глубоко личностного, многое проясняющего, высокохудожественного «не произведения» от любящего сына деспоту-родителю. Увы, адресатом не прочитано.
Франц Кафка родился и большую часть жизни жил в Праге – не просто жил, а «пророс» в ее старые стены и мостовые, так же как Прага «проросла» в его сердце, мозг, душу. Его Старе Място, его Карлов мост, его площади, улочки, по которым он ходил, так же как ходят сегодня здешние жители и многочисленные приезжие. Вот – школа. Совсем рядом с родительским домом. В ней он учился – такой примерный, тихий, замкнутый мальчик, ушедший в себя, полный противоречий и боли, уже в детстве очень одинокий в большой и внешне вполне дружной семье, зажиточной, успешной, заботливой, но никогда не понимавшей своего тонко чувствующего, гиперчувствительного сына…
Любил ли Франц Кафка Прагу? Несмотря на все сомнения, высказанные литераторами, изучавшими его творчество, думается, да, любил. Ибо только настоящая страсть так молниеносно может из любви превращаться в ненависть, но уже в следующую секунду снова становиться любовью. Только настоящая любовь так похожа на заключение, из которого сбегаешь только затем, чтобы вернуться вновь. Любила ли Прага Кафку? Может, если бы любила, он бы не так страдал? Но, если бы не любила, наверное, страдал бы еще больше.
Много лет Кафка целенаправленно уходил из мира людей. Животный мир, рожденный его пером, – это лишь внешнее, самое упрощенное представление о том, что он чувствовал. Где он обитал на самом деле в то время, когда боролся с бессонницей в своей квартирке или просиживал в конторе, не сможет понять, наверное, никто. Он был несчастен из-за постылой работы: служба отвлекала от творчества, забирая лучшие дневные часы, в которые могли бы появляться на свет шедевры.
Он был несчастен из-за хрупкого здоровья. При росте 1,82 метра весил 55 килограмм. Организм плохо принимал пищу, желудок постоянно болел. Постепенно усугублялась бессонница, расшатывая и без того слабую нервную систему.
Он был несчастен в личной жизни. Несколько раз влюблялся, но так ни разу и не смог соединиться ни с одной из своих избранниц…
Если отбросить мистицизм и кабалистику в произведениях Кафки, можно понять, что он, переступив порог человеческого восприятия, узнал о человеке нечто такое, что способно было бы помочь каждому осознать существование собственного «я» и, приложив некие усилия, соответствующим образом построить свою жизнь. Хотя нельзя забывать, что в творчестве Кафки очень силен сюрреализм и что он был предтечей крайнего модернизма, в том числе абстракционизма, оказав огромное влияние и на американцев 30‑х, и на послевоенное поколение художников слова всей Европы. Именно так: сперва Америка, а уж после Европа. Но и та, и другая – исключительно благодаря ближайшему другу писателя Максу Броду, который воспротивился посмертной воле Франца и не сжег его литературное наследие, как это было оговорено в завещании писателя.
След Кафки в литературе и искусстве XX века вообще прослеживается очень четко и передается эстафетно: иногда даже простой
обыватель, о Кафке знать не зная, впитывает его идеи, мысли и дух, читая романы и лицезрея произведения тех, кто был к эпохе Кафки приобщен. Как там у Мандельштама – «Век мой, зверь мой…»?
…Сначала облака заходили, после тучи плотно сомкнулись – и вот он дождь, готов. Вода во Влтаве потемнела, словно в омуте. Стала холодно-сизой. Джаз-банд на Карловом мосту заторопился, собираясь. Почему-то запахло плесенью. По брусчатке потекли ручейки. Пришлось заскочить в кабачок с заранее предполагаемым названием «Кафка». Помнится, раньше он именовался «Злата уличка»…
Кажется, и без смертного приговора «Процесса», зато медленно и уверенно увязая в глубоком снегу «Замка», окружающая жизнь все больше напоминает «Превращение»: будущего – в прошлое, привязанности – в отвращение, логики – в абсурд, любви – в страх. Ведь именно об этом кричат словесные хитросплетения Франца Кафки…
P. S. Конечно, чего там греха таить, хотелось бы стать вдруг классным новеллистом – Набоковым, Нагибиным… не говоря уже о Чехове. Чтобы суметь «легким росчерком пера» донести до всех и каждого смысл гения и суть его души, пояснить загадку нестандартных и заковыристых «продуктов», им выдаваемых. Хотя никому из гениев, даже признанных «мировыми достояниями», не удастся разбудить к работе спящий ум, а тем более спящее сердце, особенно если они сами того не желают: от непонятного ведь легче отмахнуться. И, посетив Злату Прагу, не заморачиваться особо, а просто покушать кнедликов, попить пивка и купить футболку с портретом Франца Кафки: в мире абсурда вполне достаточно казаться и уж совсем не обязательно быть.