Невероятная, непредсказуемая, противоречивая, удивительная… Кира Муратова. Она не любит говорить, делая исключение лишь во время работы. Ее фильмы не рассказывают истории и не поучают, они на подсознательном уровне сообщают некие тайны – о раненых душах, затаенных чувствах и любви без признаний, но безумно красивой, простой и земной. Все они складываются в поразительную черно-белую картину реальности. Творчество для Киры Муратовой – это любимая игра, ощущение счастья, средство самовыражения и общения с публикой.

Много ли успеешь спросить по телефону, не видя глаз, не чувствуя теплоту (или холодок) по отношению к себе, боясь «ляпнуть» что-нибудь невпопад или оконфузиться незнанием темы? Однако упустить возможность пусть очень короткого интервью с выдающимся режиссером, который иногда поворачивает зрачки внутрь и заставляет увидеть себя совсем в неожиданном ракурсе, было бы верхом расточительства. Оставляя вопросы редакции «за кадром», предлагаем читателю только прямую речь человека, которого очень любим.

«Роскошь человеческого общения… Не помню, кому из великих принадлежит эта фраза. Я человек невероятно общительной профессии, но в обычной жизни бегу от разговоров и формальных любезностей. Работая над фильмом, общаюсь с сотнями людей, а после, когда «гаснут софиты», надолго замолкаю.

Когда говорят о роскоши общения, как правило, имеют в виду беседу. Думаю, здесь есть натяжка, не считаю это верным в полном смысле. Существует, по крайней мере, у меня, определенный страх, что пока не назовешь что-либо словом, не наклеишь этикетку, не разложишь по полочкам, ничто не обретет верного смысла. «Бессмысленно все то, что не воспето», – говорила Цветаева. Но она была поэтессой, а для меня общение может начаться с чего угодно. Часто, находясь среди друзей и единомышленников на съемочной площадке, я могу общаться с ними на телепатическом уровне. Мимика, жесты, поза, глаза – все «говорит». Искусство, самое близкое для меня средство общения, полно неразгаданных тайн. Художник в своих произведениях делится своими откровениями, а поймут ли его люди и так ли, как он хотел, – всегда загадка.

Мне кажется, что только бескорыстную форму общения можно отнести к настоящей роскоши. Это похоже на игру. Как забавляются дети, играют кошки, лицедействуют актеры, ласкают слух музыканты… Не случайно словом «игра» называют очень многое. Все виды искусства – это игры. О чем думал, что имел в виду великий, говоря о роскоши общения? Очень хотелось бы, что не только словеса. И если так, то я с ним согласна.

Единственная игра, в которую я умею играть, – это кино. Не умею играть ни в карты, ни в шахматы. Правда, процесс монтажа будущего фильма иногда затягивает возможностью предугадать «ход» мысли зрителей и чем-то похож на шахматную партию, но в моих фильмах нет строгого математического расчета, как это умеют делать в Голливуде. Я делаю только то, что хочу, и иногда это оценивается зрителем как сумасбродство.

Актерская игра мне нравилась в начале карьеры. Я однажды попробовала соединить работу режиссера и актрисы в фильме «Короткие встречи». Начнем с того, что как выглядит режиссер, не имеет никакого значения – помыл ли он голову, смог ли выспаться – не важно. А у актера – все на лице. Я тогда не успевала за событиями, к тому же во мне взыграли странные амбиции.
Многие актеры для того, чтобы играть, должны в хорошем смысле поглупеть, словно капризные дети, которые в магазине игрушек и закатывают родителям истерику. Во время съемок я за собой заметила подобные желания, и это было неприятно. Простой пример: во время репетиции сцены режиссер делает, как ему кажется, самое важное дело на свете, а осветители наверху режутся в карты и травят анекдоты. И мне как режиссеру до этого нет никакого дела, если они ведут себя тихо и хорошо выполняют свою работу, но как актриса я вдруг почувствовала страшную обиду: «Почему они все не смотрят на меня!» И это была дурость, от которой, как оказалось, сложно избавиться.

Опыт моего актерства помог понять, почему все актрисы считают себя «примадоннами». Им это необходимо как воздух, они так устроены Не люблю определение «добрый человек». В этом есть большая доля лицемерия. В качестве собеседников я предпочитаю людей, которые демонстрируют крайности, – либо очень умных, либо совсем простых, которые не поддались «окультуриванию». Есть люди, одаренные от природы необычайным интеллектом. Мне сразу вспоминается мой учитель по ВГИКу Сергей Аполлинариевич Герасимов, прекрасный режиссер и мудрый педагог. Его неординарный, глубокий ум всегда был для меня эталоном.

Другая крайность – простые люди, даже в чем-то «примитивные». В них есть свое очарование, они мне интересны. Особенно те из них, которые сохранили в себе природой данную самобытность, избежав влияния цивилизационных соблазнов и различных условностей, не зомбированы идеологиями, не искорежены правилами общества потребления. Они похожи на алмазы, которых еще не коснулась рука огранщика. А вот тех, кого я отношу в серединку, – неглупых, образованных – нахожу для себя невероятно скучными. Они высказывают общепринятые мнения, мыслят вполне логично, с детства знают, «что такое хорошо, что такое плохо», судят о вкусах, придерживаются моды и еще много чего делают такого, что вызывает у меня скуку смертную. В компании таких людей я просто замолкаю.

Отчасти поэтому я люблю снимать непрофессиональных актеров, стараюсь во всем им потакать, стремлюсь раскрепостить, чтобы они проявили свою сущность, раскрылись подобно цветку. Если выбор обусловлен только внешностью – задача сложнее. Нужно жестко отсечь все «мозоли», в свое время нивелировавшие этого человека в ряд себе подобных. Это мое профессиональное и естественное поведение, режиссер Муратова, когда того требует фильм, может быть жестокой и жесткой.

Раньше я не делила кино по половому признаку, мне было не важно, кто режиссер, – женщина или мужчина. Главное – талант, думала я. Но, посмотрев множество «женских» фильмов, могу сказать, что женщины как режиссеры намного жестче мужчин. И для этого есть причины. Они – рабыни, даже феминистки и современные бизнес-вумен. Рабыни по своей сути – в жизни, в сексе, в ситуации с детьми… Физическая слабость закрепляет рабство, поэтому женщины вынуждены притворяться, а всякое существо, которое вынуждено приспосабливаться к ситуации, накапливает в себе мстительную энергию.

Это как малые народы, которые притесняемы «старшими братьями». Внутренняя злоба часто не ощущается, но когда она прорывается – сметает все на своем пути. Если искусство искреннее, то в нем непременно должен быть «нарыв», нечто истинное. Сегодня я убеждена в том, что женское кино существует.

Иногда кино мне дает освобождение, а иногда – осложнения. Это бесконечный процесс. Мне больше нравится сам процесс съемок и монтажа. Эти занятия разрушают нервную систему, но мне дают ощущение счастья. Это царство свободы, там я могу сделать все, что считаю нужным. Скажу расхожую для киношников фразу: кино – это наркотик. Лечение бесполезно, поэтому я стремлюсь в прекрасный мир иллюзий. Меня часто упрекают в неулыбчивости, я ненавижу искусственную радость и приклеенные белозубые улыбки, которые сияют на красных дорожках кинофестивалей, не люблю торжественных церемоний. Зато на съемочной площадке улыбаюсь с легкостью, чтобы раскрепостить героев, – и это естественный порыв, в этом вся я – Кира Муратова».