Дина Рубина весьма популярна в России и за ее пределами. Принадлежит ли она к «русской литературе»? И да, и нет. Да – потому что ее родной язык русский, и пишет она книги на русском. Нет – потому что живет в Израиле, разъезжает по разным странами Европы, использует в творчестве совершенно иной культурный дискурс, не российский, и значит, как бы и не русский, скорее, западный, европейский. И даже национальность и гражданство здесь не являются определяющим фактором. Рубина здесь не вполне последовательна. Вот предельно последователен был Набоков, перешедший на английский язык и ставший американским писателем. Но может, это и к лучшему для Рубиной как писателя? Где-то вот здесь в ее личностном и творческом раздвоении – в плане принадлежности к разным культурам – кроется секрет успеха.

Platinum: Дина Ильинична, у Толстого родился замысел «Анны Карениной», когда он любовался завитком волос на шее младшей дочери Пушкина, заглянувшей к нему в гости. Суриков написал «Боярыню Морозову», увидав ворону на снегу. Было ли у Вас нечто подобное, что дало толчок будущему роману?
Дина Рубина: Это все эффектные истории «явления замысла». В них есть, разумеется, доля правды, но визуального впечатления для идеи книги явно недостаточно. Идеи книг не рождаются сами собой, тут должны сойтись несколько «случайностей». У меня почти всегда идея книги зависит от целого букета: нужное настроение, внезапная мысль или сильное впечатление, неожиданная встреча… и то главное, что дает камертон всей вещи: интонация. Вот когда внутри у меня возникает и начинает звучать интонация будущей книги – считайте, что это – полдела. Остается только книгу придумать, разработать, несколько месяцев, а то и больше попотеть над сбором материала, и потом, собственно, написать все эти три-четыре-пять сотен страниц.

Так, интонация романа «Почерк Леонардо» возникла у меня в Америке, когда, в гостях у сестры, болтая за завтраком о погоде, я услышала от нее историю о неслыханно ранней снежной буре в октябре, когда ее приятель-фаготист добирался в другой город на репетицию, был остановлен и блокирован поваленными бурей деревьями, и в ожидании спасительной дорожной службы, сидя в машине, несколько часов непрерывной игрой разогревал свой драгоценный вишневый фагот, чтобы тот не замерз… Как только она рассказала мне эту историю, внутри у меня зазвучал, запел одинокий голос фагота в снежном безмолвии, – голос печальный, счастливый, влюбленный… Осталось только роман написать. И я его написала.

Pl.: Довлатов, работая над своими текстами, старался в одном предложении не писать слов, начинающихся на одну и ту же букву, добиваясь легкости чтения. У Вас есть подобные секреты творчества?
Д. Р.: Есть, конечно. Но давайте не будем грузить наших читателей такой скучной материей, как технология писательской работы. Она у каждого своя, и каждый писатель свои приемы считает единственно значимыми и неотменяемыми в искусстве… Как говорила моя бабушка: «Каждый выдуривается по-своему, и мешать тому не следует». Мне кажется, надо просто радоваться, когда на литературном, так сказать, небосклоне, появляется новая звезда. Читать книги с благодарностью, не пытаясь расчленить общее впечатление на составляющие и «заковыки» техники.

Pl.: Нарисуйте портрет Рубиной-писателя, когда она работает?
Д. Р.: Это зависит от того, в какой фазе работа находится. Если все хорошо, то есть, когда работа начата и хорошо идет, то есть, когда нет времени даже на то, чтобы причесаться, то писатель Рубина – это лохматая фурия, в застиранных трениках и пижамной куртке, с чашкой кофе у компьютера; она сидит и зачарованно смотрит в экран на отдельные куски, кусочки, фразы и слова, разбросанные там и сям. И если кто заглянет в экран к ней через плечо, то прочитает там полную ахинею. Но это – будущая книга. Причем автор уже видит ее такой, какой она должна быть. Уже видит, и потому счастлив.

Pl.: В одном из своих интервью Вы сказали: «… прошвырнуться с ней (дочерью) по магазинчикам. Очень люблю подобное времяпровождение…». Вы подвержены страсти накопления материальных благ или это просто развлечение? Как воспринимаете шоппинг, о котором говорят доктора-психиатры?
Д. Р.: Постойте, сначала разделим понятие «материальных благ», которые я вполне уважаю, но которые особой власти надо мной не имеют, и красивых вещей, особенно старинных, которыми я всегда очарована, всегда стремлюсь ими обладать, пытаюсь мысленно наделить их «историей жизни». Для меня обладание такой вещью – присоединение к цепочке столетий, причастность к чьей-то загадочной судьбе. Это тоже – изрядный толчок к творчеству, к бегу писательской мысли.

Pl.: Как Вы относитесь к моде в одежде?
Д. Р.: Равнодушно. Я с молодости знаю достоинства и недостатки моего «физического существа», и знаю – какие фасоны одежды могут подчеркнуть достоинства и скрыть недостатки. Поэтому избавила себя от суетной беготни в поисках модной одежды. Позволяю себе носить то, что мне нравится, что мне идет. Тем более, что с годами в гардеробе появляется все меньше из того, что тебе идет, и все больше того, что скрывает недостатки. Одеваюсь? – краем глаза. Буквально: пробегая мимо бутика, магазина, лавки, рыночной забегаловки, и выхватив боковым зрением красное, синее, клетчатое – на что душа ляжет, – забегаю, покупаю, выбегаю. У меня на этот процесс выделено терпения полторы минуты. Успею купить за этот срок – удача, не успею – в другой раз. Если потом выясняется, что размер или фасон не подходит, передариваю сестре, подруге, дочери… Если подходит – ношу двадцать лет.

Pl.: Какие ювелирные украшения предпочитаете носить и что они для Вас значат? (удачное вложение денег, произведение искусства, деталь отражающая характер, талисман, демонстрация статуса)
Д. Р.: Мой статус существует совсем в другой сфере – писатели редко фигуряют дорогими украшениями: и денег не густо, и интерес в жизни иной. Хотя разных, как говорит мой муж, «побрякушек» у меня достаточно. Люблю серебро – просто потому, что в украшениях ценю соответствие одежде по цвету: а это почти всегда скорее черненное серебро с разных цветов камнями, чем золото: желтый цвет «не мой». к тому же, выросла я в Средней Азии, и золотые зубы узбекских молочниц оставили на моих предпочтениях неизгладимый след: золота не люблю. Тут еще для меня играет роль наличие мужа-художника, который считает, что бриллианты – скучны по цвету. Ну и, конечно, более всего меня притягивают украшения «с историей». Например, мы с моей приятельницей Ларисой Герштейн (бард и общественный деятель, долгое время была вице-мэром Иерусалима) – страстные барахольщицы, обе любим рыться на развалах блошиного рынка в поисках какой-нибудь вещицы «с историей». Между прочим, там ведь можно разыскать и подлинную историю чьей-то жизни, какую-нибудь историю судьбы, которая потом уляжется прямехонько в рассказ или роман.

Pl.: Вы как-то остроумно упомянули своего мужа, который «всегда с убийственной точностью предсказывает, на сколько мне хватит любых заработанных денег: на два дня». На что Вы их тратите?
Д. Р.: Вот именно с этим вопросом ко мне в детстве подступались родители, когда выданный мне рубль улетучивался за мгновение; затем меня точно так же допрашивал первый муж – за что я его и покинула. Поэтому мой второй муж ничего не спрашивает. Просто он, как человек ироничный и наблюдательный, знает сценарии трагических трат. Понимаете, просто я люблю праздники, и часто их себе устраиваю. Мой дед всегда говорил: «Мамэлэ, не учись экономить, учись зарабатывать», и я истово следую его завету.

Pl.: Дина Ильинична, Игорь Губерман (в прошлом номере нашего журнала опубликовано его интервью) как-то сказал Вам: «Старуха, столько книг хороших написано, зачем мы еще пишем?» Так зачем?
Д. Р.: Игорь Миронович, как известно всем, человек в высшей степени остроумный и даже провокативный. И сказал-то он иначе, покрепче, вот только не решаюсь процитировать – ведь у вас публика-то, поди, высоконравственная? На самом деле, если б Губерман считал, что книги писать незачем – и так вполне достаточно, он сам бы не писал множество своих книг. Однако, когда писатель попадает в какое-нибудь гигантское книгохранилище – будь то огромная библиотека или большой книжный магазин… – это правда, некая депрессия оглушает. Но, слава богу, настоящий писатель пишет не «зачем» и «почему», а просто – не может иначе. Это – форма его существования.

Pl.: Сегодня заставить детей читать Фенимора Купера, Жюль Верна, Валентина Катаева или Вениамина Каверина (список замечательных книг, на которых воспитывалось прошлое поколение, – неисчерпаем) просто невозможно. Другие идеалы, лексика, мотивировка поступков… Не хотели бы Вы восполнить пробел и написать современную книгу для детей? (Редакция журнала готова финансировать ее выпуск большим тиражом, продавать по цене бумаги, на которой она будет издана, но с полнокровным гонораром.)
Д. Р.: Дорогие мои, написать хорошую книгу для детей гораздо сложнее, чем хорошую книгу для взрослых. И хотела бы, да, боюсь, не потяну – слишком многое надо уметь: тут и интонация должна завораживать, и сюжет должен быть крепко сколочен, и присутствовать игра, фантазия… много чего должно в этой книге быть. И все равно – непонятно, почему одни хорошие книги для детей становятся чтивом для взрослых, а другие сразу попадают в любимое чтиво подростков. Это загадка, которую, слава богу, никто еще не разгадал, как и загадку – почему одного автора читатели любят и читают, гоняются за каждой новой его книгой, а другого, вполне солидного и уважаемого автора, игнорируют.

Pl.: Найдя свои корни в Испании, в каком месте Средиземноморья любите отдыхать? Отдых для Вас – это?..
Д. Р.: Отдыхать – по-настоящему отдыхать – люблю в своем «домашнем» месте Средиземноморья, а именно – на берегу бухты древнего затонувшего финикийского города Дор, неподалеку от Хайфы и Зихрон-Якова. Там красиво изрезанный берег, чудесное море, славный кибуц с удобными домиками, и главное – любимый островок перелетных птиц, где они делают стоянку по пути на Юг и обратно. Из-за этого в ветвях деревьев там шныряют колибри и еще две-три породы каких-то радужных крошечных птичек, весьма голосистых. И вот, когда лежишь в гамаке, а на фоне синющего неба чиркают туда-сюда эти птахи ты чувствуешь себя абсолютно спокойной и счастливой.

Pl.: Что Вам нравится делать, путешествуя по чужим странам?
Д. Р.: Люблю буквально – путешествовать: шляться по улицам, застревать перед витринами кафе, исподволь наблюдая за руками и профилями сидящих внутри, пытаясь угадать – что происходит между этими двумя-тремя… Могу и сама просидеть в кабачке полдня, наблюдая за посетителями, официантами, прохожими за окнами, пребывая в состоянии настоящей эйфории и заполняя блокнотик густой сетью записей.

Pl.: «Выпивая и закусывая с друзьями», какие напитки предпочитаете и какое любимое блюдо всегда на столе?
Д. Р.: Ну, тут у меня по судьбе все просто: коронное мое блюдо – узбекский плов, все же не зря я родилась в Средней Азии. Это вкусное, сытное и экономичное блюдо, которым можно накормить множество гостей. А плов лучше всего употреблять с хорошей водкой, хотя сама я люблю красные сухие вина: испанские, итальянские, да и израильские, которые в последние годы завоевывают множество медалей на международных конкурсах вин. Израильское вино «Гамла» – совиньон и мерло – отличный напиток к хорошо прожаренному куску баранины. Рекомендую.

Силы судьбы для меня много значат,  но все-таки приятно, когда тебе говорят, что в следующем году ты не умрешь