Platinum: «Лаура и ее оригинал» — не первая книга Владимира Набокова, над переводом которой вы работали. Расскажите, пожалуйста, что еще из наследия классика вы перевели?
Геннадій Барабтарло: Не первая, вы правы, и однако нужно сказать, что я занимаюсь переводами между прочимъ и время отъ времени. Я читаю лекціи по русской литературъ въ одномъ американскомъ университетъ и, какъ положено американскому профессору, пишу ученыя статьи, дълаю доклады и т.д. Кромъ того я сочиняю въ стихахъ и прозъ. Переводы служатъ отличнымъ пособіемъ и въ научномъ изслъдованіи, т.к. нътъ болъе надежнаго способа досконально изучить произведеніе словеснаго искусства, и въ художественномъ, ибо переводъ – превосходный шлифовальный станокъ для оттачивания слога и средствъ выраженія.
Больше двадцати пяти лътъ тому назадъ я издалъ въ Америкъ русскій переводъ «Пнина», начатый еще въ Москвъ, до эмиграціи изъ совдепіи. Eго редактировала вдова Набокова, съ которой мы обсуждали едва ли не каждое слово: въ письмахъ и во время моихъ пріъздовъ въ Монтре, гдъ мы съ ней, бывало, сидъли часами надъ моей рукописью, несмотря на ея уже преклонный возрастъ. «Преклонный» и въ буквальномъ смыслъ тоже, такъ какъ ее сгибалъ остеопорозъ и ей нелегко было подолгу сидъть. Четверть въка спустя я издалъ «Пнина» заново, начисто его передълавъ. Кромъ того, я перевелъ всъ девять англійскихъ разсказовъ Набокова, романъ «Истинная жизнь Севастьяна Найта», и его предисловія къ англійскимъ переводамъ его старыхъ русскихъ книгъ.
И какъ, не морща переносья,
Постичь, что мигомъ перенесся
Изъ трюма корабля на балъ
Нашъ арестантъ – ригиналъ!
Pl.: Почему Вашим выбором стал именно этот писатель и его богатые, изощренные, витиеватые, вычурные, полные отсылок и аналогий тексты?
Г.Б.: Первые два, а можетъ быть и три прилагательныхъ изъ этого ряда отчасти сами отвъчаютъ на вашъ вопросъ; послъднее есть только частное слъдствіе перваго, а четвертое къ Набокову непримънимо, потому что узорчатость его письма отнюдь не производное прихоти или шаблона (въ искусствъ первое часто не противоречитъ второму), но, напротивъ, есть результатъ строгаго разсчета и наивысшаго пониманія художественной задачи.
Набоковъ принадлежитъ вовсе не къ такъ называемымъ «классикамъ», какъ вы его назвали: такихъ теперь прудъ пруди. Онъ занимаетъ очень высокое мъсто въ очень избранномъ и очень разобщенномъ въ пространствъ и времени международномъ обществъ сильнъйшихъ художниковъ над-нобелевскаго, такъ сказать, класса. Ихъ оченъ мало, и ихъ списокъ отнюдь не цъликомъ совпадаетъ съ общепризнаннымъ перечнемъ классическихъ именъ. Средній читатель въдь невзыскателенъ и его вкусъ несамостоятеленъ. Чтобы серьезно и съ пользой читать Набокова не довольно обычнаго литературнаго опыта; тутъ нужно высшее читательское образованіе.
Сила Набокова не только въ словесномъ искусствъ, где у него мало соперниковъ, но въ искусствъ композиціи, гдъ ему равныхъ нътъ. Подъ композиціей я разумъю соотношеніе частей книги, сквозное движеніе темы, системы взаимодъйствія тематическихъ ходовъ, координацію конца и начала, общую топографію книги и т.д. Онъ какъ мало кто умълъ съ равнымъ мастерствомъ называть и описывать въ поразительныхъ подробностяхъ и тварный мірь, доступный всъмъ пяти чувствамъ (и особенно зрънію), и незримый міръ ощущеній и эмоцій. Болъе того, во многихъ своихъ романахъ онъ пытался тонкими, незамътными даже искушенному читателю пріемами изслъдовать недоступную ни чувствамъ, ни умопостиженію область, которую можно назвать метафизической. Такой послъдовательно и разсчетливо трехъярусной литературы, такого сочетанія испытующаго артистическаго взгляда сверху внизъ и одновременно снизу вверхъ – нигдъ больше не встрътишь.
Pl.: С какими сложностями Вы столкнулись, работая над «Лаурой и ее оригиналом»? В чем специфика работы переводчика с текстами Набокова и «Лаурой…» в частности?
Г.Б.: Вообще переводъ любой книги Набокова на любой языкъ – весьма трудное дъло вслъдствіе колоссальнаго богатства и разнообразія его лексики и чрезвычайной аналитической тонкости изобразительной и выразительной техники. Но переводить его англійскія сочиненія на русскій языкъ труднъе всего, потому что его родного языка больше нътъ въ живыхъ, а тотъ на которомъ теперь пишутъ и говорятъ, называя его русскимъ, представляетъ собой отдаленное и оскудъвшее подобіе. Тотъ жаргонъ, который теперь въ общемъ употребленіи и который Набоковъ называлъ «совътскимъ говоркомъ», такъ же мало пригоденъ для перевода его прозы какъ малярная кисть для портретной живописи.
Китайская діагностика предполагаетъ длительное изученіе языка больного. «Покажите язык» было первое, что говорили когда-то и русскіе врачи. По состоянію русскаго языка можно многое сказать не только о состояніи, но и о составъ народа, на немъ говорящаго и пишущаго. Страшное объдненіе словаря съ одновременнымъ его испакощеніемъ блатной лексикой, политическими штампами и непереваренными заимствованіями; искромсанное большевицкимъ декретомъ 1918 года правописаніе, тъмъ самымъ исказившее историческую фонетику и грамматику; чудовищные новообразованія, «компютерный языкъ» и телеграфныя сокращенія; безцензурная площадная брань и вообще всякаго рода сквернословіе и гнилословіе – все это, сдълавшись едва ли не нормой даже въ печати, не говоря уже о пиксельной эфемеріи и мало чъмъ отъ нея отличающейся теперь ръчи, затрудняетъ переводъ русскаго писателя Набокова на его родной языкъ неимовърно. Я никоимъ образомъ не могу сказать, что мнъ удалось сдълать это удовлетворительно. Но я по крайней мъръ ясно сознаю этотъ ограничительный порокъ средствъ выраженія и пытаюсь восполнить его, изучая и усваивая сколько возможно старые образцы.
Дополнительная трудность перевода «Лауры» заключается вовсе не въ ея фрагментарности, но въ значительно большей свободъ и лексическомъ разнообразіи англійскаго языка по сравненію съ русскимъ во всемъ, что касается области любовныхъ и въ особенности половыхъ терминовъ и описаній. Русскій языкъ образованныхъ людей (разумъю тутъ языкъ К.Д. Лёвина, а не П.Е. Левина) цъломудренъ и такихъ описаній избъгаетъ.
Pl.: Известно, что Набоков не хотел, чтобы «Лаура…» публиковалась. Он не успел закончить книгу и поэтому просил жену уничтожить записи. Она ослушалась, и вот сын и наследник Набокова объявил о своем решении обнародовать черновики. Если не секрет, какова Ваша роль в этой истории?
Г.Б.: Въра Набокова сказала мнъ о существованіи рукописи и о томъ, что не можетъ пока ръшиться исполнить волю покойнаго мужа, спустя четыре года послъ его смерти, въ гостиницъ Паласъ въ Монтрё, гдъ мы занимались русскимъ «Пнинымъ». Больше объ этомъ ръчи между нами не было. Въ своемъ послъсловіи къ русскому изданію «Лауры» я привожу мъсто изъ письма сестры Набокова Елены Сикорской, из котораго слъдуетъ, что и она не знала о содержаніи карточекъ съ записаннымъ текстомъ. Когда въ мартъ 2008 года Дмитрій Набоковъ обдумывалъ вопросъ, печатать или нътъ, я былъ среди тъхъ, къ кому онъ обратился за совътомъ, предварительно приславъ манускриптъ для изученія.
Pl.: Если бы судьба «Лауры…» была в Вашей власти, что бы сделали Вы – опубликовали бы текст или уничтожили его? Как Вы думаете, что важнее в данном случае – мнение общественности (т.е. желание поклонников прочитать роман) или воля автора?
Г.Б.: Между публикаціей и уничтоженіемъ есть мъсто для неуничтоженія безъ публикаціи, т.е. того состоянія, въ которомъ рукопись пребывала тридцать два года. На Вашъ прямой вопрось отвътить прямо вмъстъ и легко и трудно. Легко, потому что «мнъніе общественности» безусловно не имъетъ тутъ ни малъйшаго значенія. Воля умирающаго автора, конечно, совсъмъ другое дъло, и тутъ трудность мучительная. Объ этомъ я пишу въ самомъ концъ своего послъсловія къ русскому изданію.
Что до моего мнънія, то будучи сугубо частнымъ, оно не можетъ быть интересно публикъ. Но можетъ быть на мъстъ сына, прежде чъмъ зажечь каминъ, я поддался бы соблазну сохранить нъкоторыя мъста, вставивъ въ спеціально сочиненную съ этой цълью повъсть, можетъ быть тайно помътивъ симпатическими чернилами стиля или композиціи эти инкрустаціи, такъ чтобы ихъ видно было только при нагръвъ или на просвътъ.
Pl.: Насколько мы знаем, единственное, что осталось издателям и, соответственно, Вам как переводчику – это полторы сотни каталожных карточек с набросками. Как повлияла на Вашу работу незавершенность «Лауры…»? Этот нюанс упростил или усложнил перевод?
Г.Б.: Пожалуй, легче переводить отрывки, потому что тутъ не нужно постоянно свъряться съ чертежами, пригонять углы, прикладывать къ стънамъ отвъса, пытаясь воспроизвести цълостную стройность законченнаго оригинала. Отъ Пушкина осталась масса набросковъ, и иные изъ жрецовъ его культа серьезно полагали, что это законченныя вещи: написалъ «Участь моя ръшена. Я женюсь.» – и исчерпалъ тему. Набоковъ же сочинилъ «Лауру» полностью, но записать успълъ только 1/4. Пушкинъ, правда, не распорядился объ уничтоженіи черновиковъ; зато при совътской власти первымъ дъломъ начали печатать его юношескіе непечатные или кощунственные стихи, при самомъ упоминаніи которыхъ онъ послъ Михайловскаго негодовалъ до слезъ.
Pl.: Как Вы думаете, кто станет читателем «Лауры…» (кроме рьяных почитателей Набокова)? Чем роман может заинтересовать молодых русскоязычных читателей, привыкших больше читать френдленты и твиттеры, нежели сложные и по смыслу, и по художественной форме тексты?
Г.Б.: На второй вопросъ отвътить легко: ничъмъ, и такъ оно и должно быть. Литература этого высшаго разряда – не для нихъ, и, болъе того, даже и не для людей привыкшихъ читать «вообще беллетристику». Здъсь нътъ высокомърія нравственнаго, хотя есть ремесленное, но оно не должно быть никому въ обиду, т.к. любое художество ограничиваетъ доступъ къ тайнамъ своего искусства тъмъ больше, чъмъ оно искуснъе, т.е. чъмъ больше таланта и усилій надобно для его постиженія. Такого рода сегрегація существуетъ въ самыхъ разныхъ формахъ, и нечванливыми людьми обычно принимается какъ само собой разумъющаяся разница въ склонности, способности, пониманіи, навыкъ, опытъ. Скажемъ, одни вовсе не умъютъ играть въ шахматы, другіе «знаютъ ходы», третьи иногда играютъ съ племянникомъ (но берутъ ходы назадъ и вообще предпочитаютъ шашки), четвертые – недурные любители, пятые – сильные практическіе игроки, дающіе фору простакамъ на бульваръ по цълковому за партію, и т.д. по восходящей. И есть профессіональные мастера, которые изучаютъ шахматы вглубь и практикуютъ игру съ дътства, и ихъ знаніе началъ и концовъ, пониманіе типическихъ позицій въ разныхъ стадіяхъ партіи, дальнобойный разсчетъ ходовъ, и т.д. отличаются отъ любителя шахматъ тъмъ же кореннымъ образомъ, какимъ отличается пониманіе музыки піаниста отъ пониманія любителя популярныхъ пъсенъ: одинъ, читая партитуру сонаты, наслаждается стройностью композиціи и фразировки, другой дергаетъ колъномъ въ тактъ знакомой мелодіи, и зеваетъ до слезъ въ филармоніи, куда его затащила подружка (а той отдала билеты товарка, которая выиграла ихъ въ лотерею у себя въ редакціи). Все это никому не обидно и само собой разумъется. И только въ литературъ отчего-то завелось ръдко обсуждаемое правило, что школьная грамотность, и ужъ тъмъ болъе такъ называемое «высшее образованіе» въ какой бы то ни было области, позволяетъ человъку постигать произведеніе искусства любой художественной сложности и высоты и, мало того, имъть и даже высказывать о немъ сужденіе. Это, конечно, смъшное заблужденіе. Серьезная литература точно такъ же элитарна, какъ и серьезная музыка, или высшая математика, и для ея пониманія и о ней сужденія требуются склонность, способности, спеціальныя знанія, многолътній навыкъ чтенія, и тонкій, разборчивый вкусъ. Набоковъ писалъ именно для такихъ читателей.
Это не значитъ, что всъмъ остальнымъ заказанъ входъ въ міръ его книгъ, но это значитъ, что случайные или неприготовленные посетители увидятъ только то, что бросается въ глаза, а у Набокова это чаще всего поставлено именно для отвода глазъ – отвода отъ очень важныхъ и даже можеть быть полезныхъ ископаемыхъ глубокаго залеганія, доступныхъ только опытнымъ искателямъ и умълымъ старателямъ.
Разъ ужъ я упомянулъ шахматы и музыку, позвольте привести изъ книги, гдъ двъ эти темы сплетены, два примъра тонкой психологической подтушевки, разсчитанной на чуткое вниманіе бывалаго читателя. Въ «Защитъ Лужина» безымянная (какъ и большинство главныхъ персонажей), тетка Лужина говоритъ ему: «Какой ты все-таки хорошій мальчикъ». Это едва замътное «все-таки» безъ объясненій пріоткрываетъ благодарному развъдчику тайный ходъ за сцену, гдъ невидимо для зрителя проходитъ одна изъ главныхъ темъ книги. У отца Лужина романъ съ троюродной сестрой жены, и очевидно тамъ, за сценой, онъ ей жаловался на угрюмый, не отзывчивый характеръ сына. Толстой бы все это непремънно растолковалъ, т.к. считалъ своего читателя неспособнымъ безъ его подсказки понимать такія вещи. Набоковъ же ставитъ своего читателя очень высоко, на то же мъсто гдъ самъ стоялъ, когда писалъ.
Я хочу на этомъ примъръ показать, что, въ то время какъ виртуозное мастерство письма Набокова замътно всякому (хотя не многіе понимаютъ, въ чемъ оно состоитъ), мастерства его психологической аппликатуры и несравненной композиціонной техники обычно не замъчаютъ. О метафизикъ нъчего и говорить.
Что до «Лауры», то въдь это скоръе болъе, чъмъ менъе загадочное собраніе отрывковъ, и оттого можно говорить только о достоинствахъ слога въ нъкоторыхъ доступныхъ глазу или воображенію описанияхъ. Нътъ зданія, только начатыя тамъ и сямъ работы; нътъ даже архитектурныхъ чертежей, только смъты и нъсколько эскизовъ. Поэтому одни читатели этой книги будут недоумъвать (большинство), другіе же (сравнительно немногочисленные спеціалисты), въ зависимости отъ своего общаго отношенія къ Набокову, будутъ качать головой или потирать руки.
И танцовщицу – мать, и дочку
Встръчаетъ шумная толпа…
И чтобы избъжать faux pas,
Здъсь лучше бы поставить точку –
Pl.: Какова главная миссия переводчика? И каковы ее национальные особенности?
Г.Б.: Сходный вопросъ мнъ предложилъ еще до выхода книги репортеръ изъ газеты «Коммерсантъ». Позвольте мнъ здъсь въ сокращеніи пересказать смыслъ моего отвъта. Мнъ кажется, что всякій разговоръ о «миссіи переводчика» предполагаетъ для него слишком важное место, несвойственное этому сравнительно скромному роду дъятельности. Конечно, всякій переводчикъ – филологъ, потому что всякій переводъ есть истолкованіе. Но только въ громадномъ истребительно-перевоспитательномъ лагеръ С.С.С.Р. переводчикъ былъ выдвинутъ на должность какъ бы раздатчика баланды. Съ одной стороны, некультурные слои, всплывшие наверхъ на крови образованныхъ сословій, иностранныхъ языковъ не знали. Съ другой, культурная пропаганда большевиковъ предполагала освоеніе пролетаріями литературъ подчиненныхъ инородцевъ. У начальства была такимъ образомъ нужда въ переводчикахъ, а у тъхъ была еще большая нужда въ этомъ сравнительно безопасномъ и доходномъ занятіи. Если прежде переводчиками становились писатели, которымъ рискованно или прямо невозможно было писать свое, то скоро объявились спеціалисты, профессіональные переводчики, распредълившіе между собой языки и эпохи. Составились товарищества, секции, группы, съ привилегіями, соизмъримыми съ таковыми безупречныхъ совътскихъ писателей-хлъборъзовъ, которые правда обычно уступали переводчикамъ въ отношеніи нравственности, таланта, и общей культуры. Утвердилось даже ученіе об особенной совътской школъ художественнаго перевода, можетъ быть слъдуя образцу школы художественной гимнастики или художественной самодъятельности. Въ остальномъ же міръ (какъ оно впрочемъ было и въ Россіи) имя переводчика набирается петитомъ и до него никому кромъ близкихъ нътъ дъла, как нътъ никому дъла до имени толмача на переговорахъ или посольскаго драгомана, и такъ оно и должно быть. Впрочемъ, я не имъю здъсь въ виду переложенія поэзіи, гдъ неръдко случалось, что дарованіе и мастерство переводчика превосходили и покрывали собою вялый оригиналъ.